НАЧАЛО

 

                                            23 мая, пятница

 

День в целом опять спокойный. Объявился Мишаня. Прислал через баландера привет от Кости и попросил загнать что-нибудь съедобное. «А то у нас в хате полный голяк».

–        А что у него за статья? – интересуюсь я у Цыгана.

–        Да у него там целый букет! Ему уже дали восемь лет особого и сейчас еще по другим делам добавят.

(Как это: «уже дали… еще добавят?..» Впрочем, это не суть важно. Главное, что бедному Мишане не позавидуешь!)
–    Мы, когда в 275-ой хате сидели, к нам тоже один такой заехал. Двадцать три года    

      особого! – продолжает между тем Цыган. – Огромный парень, лет тридцати. Он,

      когда вошел, мы вообще охуели. Плечи – метр! Честное слово, не вру. Фигура,

      как у Шварценеггера. Отжимался каждый день вниз головой. Встанет к стене…

               Подтягивался на прогулке на одной руке. Пиздец! Он и Костю приучил. А ел,

                кстати, очень мало. Так, поест немножко – и все. Споко-ойный! Недолго только  

                у нас пробыл. На Пресню увезли.

Я слушаю Цыгана и чувствую какое-то непонятное раздражение. «Споко-ойный… отжимался… подтягивался на одной руке!..» Да как будто все это имеет хоть какое-то значение! Спокойный ты или не спокойный, сильный или слабый, умный или глупый – судьбе все равно! Плевать ей на это! Чтобы с ней бороться, надо быть титаном. Прометеем! Атлантом! Обычных же, всего лишь слабых человеческих сил, для подобной борьбы совершенно недостаточно.

Ведь даже Наполеон на острове Святая Елена, подводя итоги своей бурной жизни, неохотно признавал, что львиная доля его успеха – это слепой случай, фатум, рок! Просто счастливое стечение обстоятельств. («Тысячу лет еще не повторится столь невероятное стечение обстоятельств!..») И это – Наполеон! А сообразите-ка, много ли наполеонов найдется у нас, например, в Великих Луках?

Что такое успех? Вообразите себе на минуту такую картину. Огромный, чудовищный, тысячетонный, глухо бухающий стальной молот и бесконечный, шевелящийся, извивающийся и теряющийся за горизонтом поток муравьев, пытающихся под ним проползти. Молот ритмически подымается и опускается, поднимается и опускается, неутомимо бьет! Бьет! И бьет!.. Муравьи гибнут под ним тысячами и миллионами… но они всё лезут и лезут! Всё ползут и ползут! И некоторые действительно проползают! Добиваются успеха. Им это действительно удается!

Но происходит это вовсе не потому, что они были такие умные, сильные и смелые, а просто в силу слепой случайности. Просто потому, что в молоте в этот самый миг что-то там заело, застопорилось, и он на какое-то мгновение замешкался и сбился с ритма. Только и всего!

Не веришь? Тогда вернись и попробуй проползти еще раз! Ну? Давай же! Давай! Сыграй еще раз с судьбой! Брось ей вызов! Ты же такой сильный, смелый и умный… муравей.

Вот почему, даже, если ты и действительно чего-то там в этой жизни добился, и тебе кажется, что сделал ты это сам… своим трудом… своим умом… своим горбом… потом и кровью (!) – помни всегда, что девяносто процентов твоего успеха  – это всего лишь воля случая. Фортуна. Тюхе! И только оставшиеся  несчастные десять процентов – твоя собственная заслуга. Да, конечно, без этих десяти процентов не было бы и ста – да вообще ничего бы не было! Но все-таки это всего лишь десять процентов. И не более того! Остальные же девяносто процентов – это воля случая.

Вспомни, сколько раз тебе просто откровенно везло, сколько раз все висело буквально на волоске и лишь чисто случайно, чудом, в итоге обходилось? А вот у миллионов и миллионов других, тебе подобных – не обошлось! На них чудес не хватило. А ведь и они были такие же, как ты, а многие даже и лучше! Гораздо лучше! Многие из этих миллионов были гораздо более умные, сильные, смелые, чем ты, но вот у них – не обошлось! И где они сейчас? Кто их помнит? Некогда таких безмятежно-спокойных и непоколебимо-уверенных в себе. Где они? «Нет Агатона!»

 

Вечером за ужином Вася мечтательно говорит:

–        Выйду отсюда и сразу уеду в Испанию! Куплю себе там виллу на берегу моря!..

–        А я бы в такую страну поехал, где можно по пятьдесят жен иметь! – заявляет Цыган. – А то, что это? Одну взял – и еби одну пизду всю вечность!

 

Р.S.  Поздно ночью, фактически уже утром, приходит малява от Вити. Все хаты должны отныне оставлять грузы для кичи (карцера) в прогулочном дворике. (Новая забота!) «Груз» – это запаянные в целлофан сигареты, которые оставляют в укромных местах в прогулочных двориках. Когда зэков с кичи выводят на прогулку (в те же самые дворики), они первым делом ищут грузы. Ведь в карцере курить нечего. Запрещено. Мусора всё это, конечно, знают, но обычно смотрят сквозь пальцы. (Не «убивают» грузы!) Как, впрочем, и на многое другое.

 

 

                                          24 мая, суббота

 

Ты вот упрекаешь меня, что я излишне реалистично передаю рассказы Цыгана. Что это, мол, пошло, грязно, отвратительно и пр., и пр. Что ж поделаешь, дорогая. C’est la vie! Такова жизнь! Такая вот она, значит, пошлая, грязная и отвратительная. Я ведь ничего не придумываю. Не приукрашиваю, но и не усугубляю (и даже, кстати, не комментирую!). Я всего лишь практически дословно записываю за ним эти его рассказы. Фактически их просто стенографирую. Как он говорит, так я и пишу. В тех же словах и выражениях.

Это реальные рассказы реального человека. И о реальных людях. Что ж поделаешь, если они оказались именно такими – и люди, и сам рассказчик. Это просто-напросто правда. Голая, неприглядная и местами отвратительная правда. Но если в ней ну хоть что-то, ну хоть чуть-чуть изменить – приукрасить, убрать, сгладить – она сразу же превратится в ложь. В нарядную, красивую, привлекательную – но ложь! В литературу. В изящную подделку под правду.

Ты удивляешься, как может Цыган писать при этом такие романсы и вообще говорить о любви! Может! Непреложный закон жизни. Прекрасное всегда рождается в муках и грязи. Навоз – лучшее удобрение. Та же Ахматова еще в свое время писала: «Когда б вы знали, / Из какого сора растут стихи, / Не ведая стыда !» А Пушкин!? Это его скандально-знаменитое письмо Вяземскому: «Вчера с Божьей помощью выебал Керн». Ту самую Керн, которой посвящены эти чарующе-воздушные, пленительные, поистине божественные («с Божьей помощью»!) строки: «Я помню чудное мгновенье…»!   

Что ж поделаешь, дорогая. C’est la vie!

Кстати, сегодня за очередным чаем Вася начал вдруг рассуждать о том, «что в женщине главное». Рассуждал он долго, нудно, излишне многоречиво и, признаться, несколько сбивчиво. «Главное, чтоб человек был хороший», «Главное, чтобы душевная была и порядочная» и т.д., и т.п. Ну, в общем, обычные банальности. Ничего интересного. Цыган слушал-слушал, а потом с усмешкой сказал: «Главное, чтобы пизда была не поперек!»

Вот так! Что ж поделаешь, дорогая. C’est la vie!

Цыган, похоже, действительно так считает. (Собственно, а ведь и Шекспир говорил о женщинах в сущности примерно то же: «С постели вы встаете для безделья, / А делом занимаетесь в постели». И, в частности, конкретно о порядочности устами Гамлета: «Скорее красота стащит порядочность в омут, нежели порядочность исправит красоту».) Это правда. Горькая, но правда. И если от нее хоть чуть-чуть отступить, ну вот хоть даже самую-самую малость! ну хоть чуть-чуть ее разбавить, подсластить – она сразу же превратится в ложь. В кривду! В приторно-сладенький заменитель правды. В патоку.

А как велико искушение! Вот взять, к примеру, изменить во фразе Цыгана только одно слово, всего только одно – заменить, скажем, «пизду» на «душу» – и как все сразу ж изменится! Как заиграет! Какой новый смысл обретет! Какая сразу фраза глубокомысленная и благородная получится! «Главное, чтобы душа была не поперек». А? Прямо Шолохов какой-то. «Поднятая, блядь, целина»! Дед Щукарь со своим незатейливым и простоватым казацким юморком учит всех нас жить. Да что там Шолохов! Бери выше! Максим Горький и Чехов! «Человек – это звучит гордо!.. В человеке все должно быть прекрасно!..» (Ну, в смысле, «не поперек»). «И… душа, и…» Ну, и т.д. Далее по тексту.

 

Фу-у,.. ладно. Устал. Хватит об этом. Давай лучше поговорим теперь о чем-нибудь другом. Более возвышенном. Ну, скажем, о мусорах. Меня вот, признаться, давно уже занимает вопрос: люди это или нет? Ведь, согласись, постоянно заниматься обысками, шмонами… –  даром ведь все это наверняка не проходит. Деформация психики неизбежна. Как пишет Данте о своем аде: «Здесь жив к добру тот, в ком оно мертво». Т.е. в аду добро состоит в том, чтобы не быть добрым, не чувствовать сострадания к наказуемым грешникам… Но разве может быть человеком тот, кто не чувствует сострадания? Это демон. Дьявол.

Между прочим, вопрос этот далеко не так абстрактен и умозрителен, как на первый взгляд кажется. На самом-то деле все это вполне можно выяснить.

Вот Витя, помнится, в свое время рассказывал мне одну любопытную тюремную байку. Что, дескать, та же Бутырка стоит уже двести тридцать (кажется?) лет без капитального ремонта. (Матроска, я думаю, не меньше!) По сути это сейчас чуть ли не старейшее здание во всей Москве. Обычные строения столько просто не стоят. Так вот, зэки верят, что Бутырка существует исключительно за счет человеческой боли – страданий томящихся в ней людей. За счет скапливающейся там своего рода какой-то темной энергии… И если людей оттуда убрать – здание разрушится.

Конечно, все это не более, чем красивая легенда, тюремный фольклор, но вот насчет «темной энергии» – мысль интересная. И легко, кстати сказать, проверяемая. Достаточно провести статистическое обследование близлежащих жилых домов. Ведь и Бутырка, и Матроска находятся фактически в самом центре города – рядом жилые дома. Так вот, если окажется, что уровень смертности, заболеваемости, несчастных случаев и т.д. среди жителей этих домов повышенный – значит, тюрьма действительно является постоянно действующим негативным фактором. Нечто вроде атомного реактора или свалки радиоактивных отходов. Принцип проверки воздействия на окружающую среду, на экологию – тот же. Голая статистика близлежащих населенных пунктов. Неплохо бы уж заодно проверить и состояние самих рядом стоящих зданий. Возможно, эта «темная энергия» действует как-то и на неживую природу. Например, здания могут разрушаться быстрее или, наоборот, медленнее. А также провести статистическое обследование самих работников тюрем. Опять же на предмет выявления любых возможных аномалий.

Между прочим, ничего сказочного, антинаучного и фантастического во всех этих рассуждениях нет. Наоборот – чисто практический, научный и сугубо рациональный подход.

Ну так вот, вернемся теперь к тому, с чего мы, собственно, и начали. Итак, если в результате всех этих исследований вдруг выяснится, что темная энергия все-таки существует, но на тюремный персонал она не действует или действует как-то иначе, чем на обычных людей, значит… Значит, это уже не люди в обычном понимании этого слова. Значит, этих людей надо лечить. Хотя впрочем, медицина тут наверняка бессильна. Лечить демонов она пока еще не умеет. «Мрачно, но верно сказано».

 

 

                                             25 мая, воскресенье

 

В Ульяновске, в красной зоне сидят на скамейке зэки. Мимо проходит хозяин (начальник зоны). Ну, зэки, естественно, ему:

–        Здравствуйте, Иван Иваныч!

–        А вы почему сидите? Почему не на работе?

–        Так ведь работы же нет!

–        Тогда хуй друг у друга сосите!

Это, впрочем, только присказка. (Андрей, кстати, рассказал.) А теперь сама сказка.

 

Я тут проанализировал на досуге все последние, случившиеся со мной события, и вот какая интересная картина получается. Что же, собственно, в результате всех этих событий произошло? Что мы имеем, так сказать, в сухом остатке?

 

1. Сбылись мои проклятия, и из камеры убрали наконец этот блядский телевизор.
2. Убрали Костю и Витю. Последнее время они стали со мной слишком уж активно общаться («Что ж поделаешь, Серег, если ты такой приятный в общении человек!»), и это уже стало мешать моей работе.
3. Причем Витю поселили в камеру прямо надо мной. Что делает наше общение с ним максимально простым. И что, между прочим, совершенно невероятно! Ведь трюмная администрация не может этого не понимать. Любая другая камера – и общаться было бы несравненно труднее!
4. Итак, наверху теперь Витя, рядом – вор. Т.е. полная гарантия на случай любых тюремных заморочек.
5. Дорог у нас теперь нет, телевизора нет, ночью в хате все спят – в общем, полная идиллия. Работай – не хочу!

 

Резюме: судьбой созданы мне сейчас практически идеальные условия для работы. Для какой работы? Над чем? Вероятно, вот над этими самыми дневниками. Ведь больше я ничем иным здесь не занимаюсь. Конечно, до сих пор я рассматривал их как простую забаву, но кто знает?

            Ведь жизнь – это классический пример сверхсложной системы. Когда связи между отдельными элементами системы настолько сложны и запутанны, что проследить их в полном объеме практически невозможно. В результате невозможно и заранее предсказать, какие именно последствия будет иметь та или иная ваша затея. Возможно, кстати сказать, совершенно неожиданные. Или даже прямо противоположные ожидаемым. В общем, как предупреждал Мефистофель в «Фаусте»: «В конце концов приходится считаться  / С последствиями собственных затей».

Так что, кто знает! Жизнь, повторяю, штука сложная. Сплошные случайности и неожиданности. Думаешь, что занимаешься делом – а на поверку оказывается, что все это чепуха. Или наоборот, думаешь, что все это чепуха – а потом вдруг неожиданно выясняется, что это-то и есть самое настоящее дело! Кто знает!

            Если сидеть мне придется еще долго, а дневники мои будут опубликованы, то, возможно, и сбудется в отношении меня практически буквально евангельское пророчество: «Modicum, et non videbitis me; et vos videbitis me» (лат.) – «Вскоре вы не увидите меня, и опять вскоре увидите меня». Кто знает!

            Случайности, случайности!.. Вот, предположим на минутку, что высшие силы (Бог, Дьявол, инопланетяне – да не важно кто!) действительно существуют. И они активно вмешиваются в нашу жизнь, стремясь при этом остаться незамеченными. Вот интересно: можно ли их все-таки обнаружить? Иными словами, можно ли поймать Дьявола за хвост?

            На первый взгляд кажется, что нет. Ведь любой акт своего вмешательства, любое инициированное ими событие они всегда смогут представить как чисто случайное, вызванное какими-то вполне естественными и легко объяснимыми причинами. Т.е. причинно-следственная связь всегда будет сохраняться.

            На самом-то деле все обстоит не так просто! Да, каждое отдельное событие будет казаться случайным и легко объяснимым, но вот вся картина в целом неизбежно исказится. Сместится! Нарушится статистически-вероятностная событийная структура пространства. Случайностей вокруг объекта воздействия станет происходить слишком уж много.

            Вот вокруг меня их происходит уже столько, что это просто видно невооруженным взглядом. Судьба фактически вмешивается уже в открытую и буквально за шиворот тащит меня к какой-то цели, мне пока неведомой.

            Я не буду напоминать тебе все те чудеса, которые творились вокруг меня последнее время на воле, но посмотри, что творится уже здесь! Последней каплей явилось сегодняшнее заявление Цыгана, что его племянник был, оказывается, в свое время победителем известного телевизионного конкурса «Утренняя звезда». Напоминаю, что ведь и ты некогда участвовала в этом конкурсе? Причем, кажется, довольно успешно? Уступив лишь то ли в финале, то ли в полуфинале будущей победительнице – Анне Шмидт (так, кажется?). Которая впоследствии (тоже чисто случайно!) стала главной героиней моего единственного фильма. Мистического триллера «Гангофер». «Моего» – в смысле, мной полностью профинансированного. Зачем? Ей-богу, до сих пор не знаю! Проект был заведомо убыточный, да и вообще деньги мне тогда уже были не нужны. Просто предложили люди – и я вдруг согласился. Случайно.

            Так вот, истинное имя Сатаны, еще до его грехопадения – Люцифер. В переводе с древнееврейского: «Утренняя звезда». Но окончательно меня добил сегодня Вася. На прогулке он неожиданно подошел ко мне и сказал негромко буквально следующее: «Я вижу, Сергей, что ты настраиваешься сидеть долго. Этого не будет! В последний момент что-то неожиданно случится, и ты выйдешь. В мире вообще нет никаких законов. Только случайности!»

Представь себе, услышать такое! Причем от Васи!! Да если бы пролетавшая мимо ворона вдруг заговорила человеческим голосом, я, наверное, не удивился бы больше! И вообще, это уж откровенно попахивает прямо какой-то чертовщиной! Мне даже на секунду совершенно явственно почудился запах серы. Фильм «Омен II». К Антихристу обращается посланец Ада и убеждает его быть твердым в бедствиях. Причем, вынужденный, в силу обстоятельств, разговаривать практически открытым текстом на языке Бездны.

 

            Вечером Андрей читает маляву от своего друга-Вована из верхней хаты:

            − «Пришли мне сигарет…» Каких, блядь, сигарет, если я и сам на подножке еду! (Андрей действительно последнее время постоянно стреляет сигареты у Цыгана. Мы с Васей не курим.)

 

 

                                    26 мая, понедельник

 

Вася днем что-то опять разговорился и начал вдруг подробно рассказывать о своей службе. Что закончил, как служил, в каких именно местах. Цыган слушает и поддакивает:   

− Да, знаю. У меня там одна чувиха была.

Когда добрались до Таджикистана (Вася и там служил!), Цыган совсем оживился:

–        Такая у меня там классная телка была! В Ленинабаде, когда мы на гастролях были. Интеллигентная, красавица, волосы черные, почти до самой земли. Даже к родителям своим возила знакомиться! Ну, приехали мы с ней, все честь честью. Родителям ее я понравился. Мы, говорят, согласны. Можешь жениться.

–        Ну, и как ты? Женился?

–        Да ты чего! В гостиницу привел, трахнул и уехал.

–        Слушай, Цыган. А вот у тебя столько женщин было, а ты заразиться не боялся? Никогда ничего не подхватывал?

–        Никогда! Даже мандавошек никогда не было. Бог хранил. Даже, бывало, одну телку с приятелями трахаем – они заражаются, а я нет. Да и сам я всегда следил. У меня уже глаз наметанный. Если, там, лифчик хоть чуть-чуть грязный или трусики – все! Девочка, одевайся и до свидания! У женщины белье должно быть идеально чистым. Если хоть какой-то запах есть, особенно от трусов – все! Трясина!

–        А с проститутками ты общался?

–        Общался, конечно, но мне не нравится. Особенно на Западе. Хуй сразу руками и ртом хватает и начинает работать, как станок. В Венгрии, помню, трахал одну стриптизершу. Так, ничего особенного, но гибкость, конечно… Ноги как у нее работают! Так изгибается и раздвигает все, что хоть кол в нее всаживай. Хотя впрочем, я и у нас одну такую знал. В кафе Павелецкого вокзала работала. То ли в «Хрустальном», то ли в «Кристальном», не помню уже. За двести рублей на бутылку из-под шампанского пиздой садилась. И та вся в нее входила! Великан. Ребята кругом охуевали! А ни с кем не трахалась. Да. Мне, говорит, ваши хуи, как кролику морковка. Ну, естественно, если мышцы так разработаны. И не пила, кстати. Вообще, если женщина пьет – считай, она чужая жена. Это уже проверено сто раз!

 

  Вечером Цыгану приходит малява с больнички. От какого-то старика, с которым он там познакомился и за которого он почему-то очень переживает.

           − Представляешь, старик, шестьдесят шесть лет. Пил на кухне с соседом. Тот напился и стал его избивать. Выбил все передние зубы. Так, наверное, и забил бы  до смерти. А чего он может сделать? Он же старик! Он схватил кухонный нож и ударил. Попал в сердце. Насмерть. А у того родственники какие-то высокопоставленные из ФСБ оказались. Сразу ему сказали: «Ты по-любому будешь сидеть!» Вот, пишет, суд был – десять лет дали. А за что? Чистая же самозащита! Бабка после суда подошла к судье и в открытую спросила: «Сколько вам заплатили?»

Цыган, как ни странно, похоже, действительно принимает все это очень близко к сердцу. Читает дальше.

–        Кто там, блядь, смотрящий за больничкой? Вот, пишет: «За последние полтора месяца получили четыре пачки “Примы” на шесть человек. Курить вообще нечего!»

–        Как это нечего?! – удивляюсь я. – Я сам лично недавно отправлял на больничку несколько сотен пачек сигарет!

         (Я действительно по просьбе воров недавно это сделал.)

–        Сергей, все это такая грязь! – неожиданно вмешивается Андрей. – Все эти смотрящие, блядь, следящие. Смотрящие за продуктами! Ему грузы идут отовсюду, со всего централа, а он их себе под шконку складывает. У него там целые склады, а на общаке голяк. Ни чая, ни курева – ни хуя! А у него мешки под шконарем. Все, что хочешь – чай, сахар, сигареты. А он их потом на водку или на наркоту меняет.

–        Да еще грузины эти! – горячо поддерживает Андрея Цыган. – И откуда они только берутся? Все ведь воры грузины. Славян вообще нет. Покупают у себя там в Грузии титул. Ему двадцать лет, он не сидел ни разу – ну, какой он вор? И везде они своих ставят. Да я сам был свидетелем. Я на больничке на дороге работал – все грузы через меня шли. Все я собственными глазами видел. Нам – «Приму», а своим грузинам – хорошие сигареты, с фильтром.

Да-а… Тюремная жизнь поворачивается ко мне все новыми и новыми гранями. Впрочем, а чему тут удивляться? Везде одно и то же, что в тюрьме, что на воле. А в Антарктиде, к тому же, еще и холодно.

 

 

                                             27 мая, вторник

 

Возвращаюсь сегодня от адвоката, и что же я вижу? Дверь нашей камеры распахнута, все наши вещи (вплоть до матрацев) вытащены в коридор, в коридоре и в камере полно охранников. И все, заметьте, со звездочками. Одни офицеры. Похоже, тут собралось все тюремное начальство!

            Это еще что за новости? Что, блядь, еще стряслось? Нас что, все-таки раскидывают?

Оказалось, ничего подобного. Просто очередной шмон. Правда, на этот раз какой-то уж совсем фантастический. Вплоть до сверки всех личных вещей по карточкам. (На каждого заключенного заводится специальная личная карточка. Где, в частности, указаны все его вещи, как привезенные им с собой при заезде в тюрьму, так и полученные в вещевых передачах и пр. Ну, типа: «кроссовки белые Адидас» и т.п.)

− А вот и он! – обрадовались мне мусора, когда я зашел в камеру. – Забирайте свои вещи и выходите в коридор.

Начинаю выносить. Очередь доходит до книг. Книг много, и когда я пытаюсь вынести сразу всю стопку, верхние начинают сыпаться. Я наклоняюсь и пытаюсь их поднять, но тогда сыпятся следующие. Так продолжается довольно долго. Все это время рядом на шконке сидит молоденький охранник и безучастно на все это сморит. Помочь, естественно, не пытается. В конце концов мне все это надоедает, я кладу книги на пол и выношу в два захода. В коридоре уже вовсю идет сверка.

–        Где норковая шапка? Где кожаная куртка? – орет какой-то толстый майор на перепуганного Васю.

–        Да я уже шесть камер сменил! Куртку отдал одному парню, у него вообще ничего не было, шапку тоже. Они все равно все уже старые были, – оправдывается Вася.

–        Где норковая шапка? Где кожаная куртка? – не унимается майор.

(Господи, да ему-то что? Ну, нет – и нет!)

Наконец процессия приближается и ко мне.

–        Так! Почему два одеяла?

–        Одно выдали, одно в ларьке купил.

–        Два не положено!

–        Как это не положено? Я же у вас в ларьке его покупал!

–        Два не положено.

–        Зачем же вы тогда мне продавали? Зачем я деньги платил?

–        Вот чего я не люблю, так это демагогии! – отечески укоряет меня майор (тот самый, что орал на Васю). – Ведь ясно же Вам сказано: два не положено!

–        И что это вообще за разговоры! Вы в тюрьме! – не выдерживает стоящий рядом какой-то мелкий опер (кажется, какой-то лейтенантишка).

Все ясно. Чего это я, в самом деле, разговорился? Ну, не положено два одеяла – значит, не положено. Я же в тюрьме. Пёс с вами и с этим злосчастным одеялом. Забирайте, ироды. Благо – лето уже на дворе. Не замерзну.

–        И куртку мы у Вас забираем! В связи с переходом на летний сезон.

Тьфу на вас! Забирайте и куртку. Можете вообще все забрать. Вплоть до трусов. В связи с переходом на летний сезон.

–        Вот Вам квитанция.

Майор вручает мне какой-то клочок бумаги. Я машинально беру его и не  глядя сую себе в карман. (А зря! Надо было посмотреть. Одеяла, как выяснилось, в квитанции так и не было. Только «куртка зимняя – 1 шт.».)

–    Заносите вещи!

Мы собираем разбросанные по всему коридору вещи и начинаем кое-как запихивать их в свои сумки и баулы.

–        Быстрее, быстрее! В камере всё уложите!

Мы заносим наконец вещи в камеру и начинаем убираться. Для начала складываем все вещи на шконки, подметаем и моем пол. Потом начинаем аккуратно раскладывать вещи по сумкам. Только заканчиваем, как дверь снова открывается.

–        Выносите все вещи в коридор!

–        Да мы же только что выносили!

–        Выносите все вещи в коридор!

Еб твою мать! Да они что, блядь, издеваются? Ах, да! Я и забыл. Я же в тюрьме.

Всё на свете проклиная и матерясь, опять всё выносим. Выясняется, что проверяли «не по тем» карточкам. И сейчас будут проверять снова, теперь уже «по тем». Ёбаный в рот! Пидорасы! Гондоны! Да чтоб вам лопнуть! Впрочем, вторая сверка идет уже не в пример быстрее. Чувствуется, что и самим мусорам все это надоело, и они хотят побыстрее все закончить. Тем не менее, когда мы наконец вернулись в камеру, мыть пол и все укладывать в сумки нам пришлось еще раз.

          Попутно, кстати, обнаружилось, что квитанцию на изъятые вещи выдали только мне одному. У остальных изъяли все, вплоть до спортивных костюмов и свитеров («А зачем они вам? Сейчас все равно уже лето!») без всяких квитанций. Сказали, что «занесут на днях». Мне сразу вспомнились вопли майора: «Где норковая шапка? Где кожаная куртка?» Теперь понятно, чего он так надрывался.

 

Только мы усаживаемся пить чай, как в двери снова раздается какой-то зловещий скрежет. Мы все аж подскакиваем. Но это всего-навсего кормушка.

           − Мавроди есть?

           Я подхожу к двери.

           − Да, я.

           – Вам квитанция. Распишитесь.

           Я автоматически расписываюсь и получаю взамен какую-то бумажку. Кормушка сразу же захлопывается. Какая еще квитанция? На одеяло, что ли?.. Вот хуй вам на одеяло! Оказалось, блядь, на моего драгоценного Щедрина! На оба тома!! Сданы, видите ли, на склад! Пидорасы! Нет, ну вы скажите – разве не пидорасы?

Я в ярости бросаюсь к столу (все изумленно на меня смотрят), отметаю свой чай в сторону и начинаю строчить жалобу.

 

        «Уважаемый г-н начальник тюрьмы!

 

Довожу до Вашего сведения, что книги существуют для того, чтобы их читать, а вовсе не для того, чтобы пылиться на складе. Возможно, Вам это и неизвестно, но уверяю Вас, что это именно так. А посему покорнейше прошу Вас соблаговолить объяснить мне смысл Ваших действий. Что делают мои книги на тюремном складе? Как они там оказались? И почему их вообще у меня изъяли? Вероятно, тоже “в связи с переходом на летний сезон”, наряду с прочими куртками и одеялами? Наверное, летом у Вас в тюрьме не только утепляться, но и читать не положено? Нисколько, право, этому не удивлюсь, но все-таки хотелось бы услышать по сему поводу хоть какие-то разъяснения.

 

С уважением и наилучшими пожеланиями, Сергей Мавроди».

 

Так, готово! Теперь копии. В ГУИН, в Генпрокуратуру, в МВД… Ничего не забыл? Ах, да! Еще в Администрацию президента напишем. Чем больше сдадим – тем лучше. Я наскоро дописываю свою последнюю жалобу. Еще одно облыжное сказание, и кончено писание мое. Очередной тюремный день заканчивается.

 

 

                                            28 мая, среда

 

            Я охуеваю! Я, блядь, просто охуеваю! Получил сегодня повестку в гражданский суд. Как вам это понравится? Некая гражданка… Ну, не важно! Вознамерилась получить с меня 265 635. 34 руб. (Двести шестьдесят пять тысяч шестьсот тридцать пять рублей 34 коп.) То бишь около десяти тысяч долларов. Всего-навсего. На вложенные ею в свое время в «сертификаты акций АООТ “МММ”»… свои кровные аж 130 (сто тридцать) рублей! Поскольку она «испытывала все это время сильнейшие нравственные и физические страдания, ведь это были ее единственные сбережения». И живет она, естественно, «крайне скудно».

Акции, между прочим, (ну, сертификаты, сертификаты!) приобретены были упомянутой гражданкой аж в феврале 1994 года. Т.е. в самом начале. До инициированной властями катастрофы было еще целых полгода. За это время цена их выросла в сто двадцать пять (!) раз. И все это время их можно было в любой момент совершенно спокойно и без всяких хлопот продать. Пункты действовали практически круглосуточно по всей Москве. Спрашивается, почему же упомянутая гражданка этого не сделала? Если «живет крайне скудно» и «это были ее единственные сбережения»?

Впрочем, бесполезно. Она будет смотреть тебе в глаза и повторять: «Но Вы же обещали!» А чего я ей там, кстати, наобещал? Ага… Вот. «Под воздействием высказанных в средствах массовой информации обещаний С.П. Мавроди…» Какова терминология – «под воздействием»? Она, видите ли, ничего не понимала и находилась «под воздействием»! Зомбировали ее, в общем. Ладно, что там дальше?.. Так,.. «под воздействием… обещаний С.П. Мавроди… о последующей ежегодной выплате по ним наличных денег с процентами…» Нет! Ну вы только посмотрите! Где это я такое обещал? По акциям это вообще запрещено. Обещать выплату дивидендов. Меня бы сразу же закрыли. Но это ладно. Предположим, что она что-то там и не так поняла. Невероятно, но предположим. (Да всё она прекрасно понимала!! Просто в сто раз ей мало было, хотела в тысячу! Или в миллион.) Но какие могут быть «ежегодные выплаты с процентами»? Ну, десять процентов, ну, двадцать. Где она больше видела? Вкладывая деньги, ведь она на что-то рассчитывала? На что-то ориентировалась? Скажем, на банки или на какие-то другие фирмы. Где она видела ежегодный процент выше пятидесяти?.. Да пусть даже ста! А это ведь рост денег всего лишь в два раза! За год! А она могла получить эти несчастные сто процентов, продав мои акции уже через месяц! Она же не сумасшедшая, чтобы этого не понимать? Почему же она все-таки этого не сделала? Почему в том же Сбербанке все всё понимают, всякие сложные и хитрые проценты прекрасно высчитывают, а как только покупают мои акции, сразу же теряют голову? Превращаются в каких-то ничего не понимающих идиотов? Почему?!

Впрочем, повторяю, бесполезно. Она будет по-прежнему тупо смотреть тебе в глаза и упрямо твердить:

− Но Вы же обещали!

Все это, к сожалению, мне хорошо знакомо. Даже слишком хорошо. Сразу вспоминается одна секретарша из Думы. Еще в бытность мою депутатом…

(Неплохо бы также вспомнить уж заодно и список тех депутатов, которые в свое время бегали за мной с просьбой поменять им акции и билеты МММ. На самих себя, на всех своих бабех, сватьев, братьев и пр. Впрочем, это-то как раз будет непросто. Слишком уж их тогда было много. Чуть ли не вся Дума. Всех-то сейчас и не упомнишь. Разве что самых известных. О-очень уважаемые были люди, о-очень… честные и порядочные. Всё, помнится, жить нас с телеэкранов тогда учили (а многие и посейчас учат!). И как ведь искренне благодарили! Как руку жали, улыбались, в глаза заглядывали!..

− Огромное Вам спасибо, Сергей Пантелеевич! А-агромнейшее!

И все потом, как один, проголосовали за снятие с меня депутатской неприкосновенности…)

Так вот, секретарша. Секретарша эта была каким-то мелким клерком, но для чего-то там была нужна. Ну, помощники подходят ко мне и говорят:

− Сергей Пантелеевич, она с билетами попала, говорит, что ее обманули – нужно бы ей обменять. Полезный человек.

– Ладно, выясните, что там у нее.

Выяснили! И что же оказалось? Я не помню уже конкретных цифр, но суть в следующем. Она в свое время купила, скажем, 100 билетов МММ на 1,000 рублей. Потом 80 из них продала и получила 80,000(!) рублей. Так в чем же ее обманули?!

− Но 20-то билетов у меня пропало! Должны вы мне были 100 тыщ, а выплатили всего 80! Выкупите оставшиеся 20 билетов.

Э-хе-хе… Выкупили. А что еще оставалось делать? Самое интересное в этой истории то, что было очевидно, что она действительно так считает! Искренно верит, что ее «обманули»!

Вообще психология человеческая – забавная, надо сказать, штука! А когда дело касается денег – особенно.

 

Представьте, конец 1994 года. Паники уже практически не прекращаются, цены то падают, то растут – в общем, агония. Неразбериха. Гибель «Титаника»! И вот приходит ко мне охранник и говорит:

–        Сергей Пантелеевич, у нас тут такая ситуация. Дед тут один в подъезде поселился. Инвалид. На костылях. Три дня уже живет. Некуда ему, говорит идти. Он иногородний, квартиру продал, хотел однокомнатную на двухкомнатную поменять. И всё потерял. У него теперь денег даже на обратный билет нет. Что делать?

–        Ладно, черт с ним! Поменяйте ему все акции и еще билет купите до дома. Пусть уезжает.

–        А по какой цене менять?

–        Меняйте уж по самой высокой. По августовской.

–        Хорошо.

На следующий день интересуюсь:

–        Ну, как там дед? Уехал?

–        Да он нам чуть ли не ноги целовал! Дай бог, говорит, здоровья Сергею Пантелеевичу! Всю жизнь на него молиться буду!

–        Ну и прекрасно.

И чтоб вы думали?! Через две недели тот же самый охранник опять ко мне подходит.

–        Там опять этот дед появился!

–        Какой дед?! Мы же ему все выплатили! Даже билет обратный купили?

–        А он билет продал, опять все вложил и опять все потерял. Хотел, говорит, трехкомнатную квартиру купить вместо двухкомнатной!

Каково! Ну чем не сказка о Золотой рыбке?

 

Все это, конечно, очень поучительно и занимательно, но если иски сейчас посыпятся пачками (а именно это, судя по всему и произойдет! вряд ли эта гражданка одна такая умная), то меня, чего доброго, так и будут теперь ежедневно на суд таскать! Поднимать в шесть утра, потом на сборку и т.д. Так через месяц-другой и загнуться можно! Кони двинуть. Надо что-то срочно делать. Со следователем, что ли, поговорить? Или с адвокатом? А лучше уж сразу с обоими. Пусть спасают. А то я, пожалуй, так и до настоящего суда не доживу!

 

 

                                           29 мая, четверг

 

Проснулся от стука железного ключа. «Мавроди! На вызов!» Куда это еще? Адвокат же только завтра, вроде, должен прийти?.. Ладно, посмотрим. Сейчас узнаем.

 

Приводят. Ба! Старый знакомый! Александр, свет, Викторович! (Следователь, блядь, мой дорогой.) Какими судьбами!..

–        Здравствуйте, Сергей Пантелеевич!

–        Здравствуйте.

–        Тут, к сожалению, некоторая накладка вышла. Я никак не ожидал, что Вас так рано приведут. Да и что сам я так рано сюда попаду. Тут обычно ждать приходится часами. У нас сегодня встреча здесь должна состояться с руководителем следственной группы. Приедет и Ваш адвокат. Но они будут только к трем часам. Придется подождать.

–        К трем часам? А сейчас сколько?

–        Двенадцать.

–        И что мы будем делать?

–        Ну, посидим, поговорим…

Так-так!.. Понятно-понятно!.. Накладка, значит, вышла? «Посидим-поговорим»? И о чем? О делах наших скорбных, наверное? Расскажи-ка мне, любезный друг Сергей Пантелеевич, зачем же ты все-таки убил старушку-процентщицу? Ну, давай-давай! Что у тебя на этот раз подготовлено? Какие еще подходцы и подковырки? Порфирий, блядь, недоделанный!

–        И все-таки, Сергей Пантелеевич, зачем Вы…

(Убили старушку-процентщицу?!)

     …все это организовали? Вы же прекрасно понимали, что это пирамида!

Меня сразу же охватывает сильнейшее раздражение. Опять «пирамида»! Вот все твердят: «пирамида… пирамида…», а никто не знает, что это такое. Хоть кто-нибудь бы объяснил! Просто жупел какой-то. Страшилка. Пугало. Раньше были «вредители» и «враги народа», а сейчас «строители пирамид». Вот спросить сейчас у него… Э, нет-нет! Так не годится! Ни в коем случае нельзя позволять себя втягивать во все эти разговоры.

–        Лучше Вы мне скажите, в чем меня все-таки обвиняют? В мошенничестве? А в чем оно состоит? Вы же прекрасно понимаете, что никаких обещаний я никогда не давал! Я лишь говорил: до сих пор цены акций росли! И это была правда. Акции абсолютно ликвидны! И это тоже была правда. Акции действительно можно было продать в любой момент. Пункты были на каждом углу. А про то, что так будет продолжаться всегда, я, простите, никогда не заявлял. Так в чем же мошенничество?!

–        А люди всё воспринимали иначе.

–        Ну, а я здесь причем?

–        Вы в них поддерживали эту веру!

–        Каким, простите, образом?

–        Вот, скажем, Ваш Фонд МММ-инвест. Он практически ничем не занимался, а выплачивал, тем не менее, большие дивиденды. Это Вы делали специально, чтобы поддержать свою репутацию!

–        Послушайте, я уже ничего не понимаю! Если бы я их не выплачивал, вы бы меня обвинили в том, что всем наобещал, «поддерживал в людях эту веру», а потом всех обманул. Если я выплачиваю – вы меня обвиняете, что я это делал специально, «чтобы поддерживать свою репутацию»! В общем, куда ни кинь, всюду клин! Вы мне хоть объясните, что же я все-таки должен был делать-то? Платить или не платить? А то, чего не сделай – всё не так!

–        Вы должны были работать честно.

–        Ладно. Хорошо. Вот скажите, положа руку на сердце, вот Вы сами считаете, что я виновен?

–        Да.

–        В чем?

–        В том, что Вы, умный, повели за собой дураков.

–        Да почему же они дураки?! Они же реально получали деньги! Вот представьте себе: вы умный, экономист, все прекрасно знаете-понимаете и ни в какие МММ деньги не вкладываете. А ваш полуграмотный дурак-сосед вложил, заработал кучу денег и теперь живет припеваючи! Его жена ходит в норках, а ваша в отрепьях. Так кто же из вас дурак? Всем же, повторяю, реально все платилось!

–        Все равно было ясно, что это когда-нибудь рухнет!

–        А когда? Конкретно? Через год? Через два? Через десять? Или, может быть, через сто? Когда-нибудь всё рухнет! И Земля остынет, и Солнце погаснет. Всё зависит именно от сроков.

–        Ну, не сто лет. Я думаю, максимум год-два вы бы еще просуществовали.

–        Откуда Вы взяли эту цифру? «Год-два»? Сами придумали? Это кто-нибудь изучал?.. Впрочем, не важно. Почему же мне не дали просуществовать хотя бы эти год-два? Ведь закона я не нарушал? А у нас, вроде, правовое государство?

–        Это что бы у нас тогда было? Не было бы ни президента, ни правительства, был бы один Сергей Пантелеевич Мавроди? Вы должны были понимать, что государство не могло этого допустить!

–        Ага! Вот именно. «Государство не могло этого допустить!» И оно этого «не допустило». Плюнув на все свои «законы»! Просто пришел человек с ружьем и всё закрыл. И заодно все деньги на грузовиках вывез неизвестно куда. Рад, что Вы всё это понимаете. А теперь скажите мне, пожалуйста, следующее. Как Вы считаете, должны меня посадить?

–        Да. Формально Вы действительно ничего не нарушали, но для блага всех остальных Вас надо посадить.

 

«Для блага всех остальных»… Мне сразу же почему-то на память приходят на ум чеканные дантовские терцины:

 

                           Тот, на кого ты смотришь, здесь пронзенный,

                           Когда-то речи фарисеям вел,

                           Что может всех спасти один казненный.

 

Иными словами, дорогой мой Александр Викторович, если верить Данте, то за эту фразу Вы будете вечно гореть в аду. В восьмом круге, в шестом рве. Вместе с Вашим подельником Каиафой. Тем самым иудейским первосвященником, который подал, согласно евангельской легенде, совет убить Христа. Лицемерно говоря, что смерть (одного) Христа спасет от гибели (весь) иудейский народ. Позволит избежать ему гнева римлян.

 

–        И сколько мне, по-вашему, дадут?

–        Ну, судьи же у нас независимые. Скажут судье: «Надо дать Сергею Пантелеевичу от восьми до десяти лет. А сколько уж именно, сами решайте. Все же независимые!» Он подумает и скажет: «Ну, дадим девять лет», – смеется господин следователь.

–        Понятно. Ладно, хватит. Давайте лучше, Александр Викторович, поговорим о чем-нибудь другом.

–        Но я тоже хочу Вас спросить: Почему же Вас все предали?..

(Потому что они иуды.)

      … Даже передачи Ваши бывшие друзья не носят. А ведь даже среди бандитов 

      правила чести существуют. Если один за всех сидит, ему все на общак

      скидываются.

–        Меня они не интересуют. Это – падшие.

 

Примерно в полтретьего вбегает, запыхавшись, мой адвокат.

–        Здравствуйте, Александр Викторович! Нам надо поговорить с Сергеем Пантелеевичем наедине.

–        А мне куда деваться?

–        Ну, погуляйте по коридору.

–        Хорошо. Только недолго. Минут пятнадцать вам хватит?

–        Хотя бы двадцать!

–        Ну, ладно.

Следователь выходит в коридор. Я тщательно притворяю за ним дверь и возвращаюсь к столу.

–        Значит, так. Новости, Сергей Пантелеевич, плохие. Они хотят сейчас выделить эпизод с Вашим поддельным паспортом в отдельное дело. Это совершенно незаконно! Я уже разговаривал на эту тему с руководителем следственной группы. Он и сам все прекрасно понимает. Я его спрашиваю: «Вы понимаете, что это незаконно?» – «Все решено наверху».–  «Но Вы же кандидат наук! Вы, возможно, студентов будете учить! Чему же Вы их учить будете?» Он просто глаза опускает…

–        А зачем им это надо? – интересуюсь я.

–        Как зачем? Ну, Вам дадут сейчас два года, и они будут спокойно и не торопясь основным делом заниматься. Очень удобно! Не надо ни за какими продлениями бегать. А Вам-то потом эти два года к общему сроку приплюсуют! Судья спокойно скажет: «Ну, вот: здесь десять и еще те два. Итого двенадцать».

–        Да хуй с ними! Пусть приплюсовывают! Двумя годами больше, двумя меньше… Мне ведь наверняка не десять, а все сто дадут! Или двести… Помимо мошенничества, еще статей понавешают. Оргпреступность, отмывание денег – что они там еще напридумывают!

 

Поясняю ситуацию. Вот у меня, скажем, десять миллионов акционеров. По всем ним ведется одно общее дело. А можно разбить его на 10 миллионов отдельных дел, дать мне по каждому хотя бы год и посадить, таким образом, меня на десять миллионов лет. Именно этим, судя по всему, следствие и собирается сейчас заняться.

 

            Входят следователи. Нагулявшийся вдоволь по коридору Александр Викторович и руководитель следственной группы. Обычные приветствия и затем:

            − Мы хотим предъявить Вам сегодня обвинение…

            Начинается долгая, нудная и, главное, совершенно бессмысленная, формальная процедура предъявления обвинения («объебона» на тюремном жаргоне). Зачитывается текст постановления, задаются мне какие-то вопросы и т.д., и т.п.

            «Бессмысленная» – поскольку с текстом я уже предварительно ознакомился (мне дали его прочитать), а на все вопросы я отвечаю совершенно одинаково. Механически твержу, как старая заезженная пластинка, или, блядь, как какой-то огромный попугай: «51-ая… 51-ая… 51-ая…» (51-ая статья Конституции, гарантирующая право на отказ от дачи показаний). Чувствуя себя с каждым ответом все более и более глупо.

–        Будут у вас какие-либо замечания?

–        Конечно будут! – вскидывается адвокат.

–        Хорошо, пишите вот здесь. Замечания защитника.

Адвокат долго что-то пишет, старательно перечисляя разные статьи и пункты УК и УПК, но следователю, похоже, все это, как мертвому припарки. Спокойствие олимпийское. А что, в самом деле, волноваться, если… «наверху все решено»?

Наконец, все заканчивается. Адвокат с Александром Викторовичем уходят улаживать какие-то формальности с пропуском, а я остаюсь наедине с начальником следственной группы. Чтобы скоротать время, развлекаю почтенного кандидата юридических наук байками о тюремном быте. Он слушает и удивляется.

–        А вы тут, оказывается, весело живете!..

(Да, блядь, охуительно весело! Может, вместе повеселимся?.. Не желаете присоединиться?)

      …А что касается бардака, то я лично был свидетелем, как у одного следователя   

      по всей тюрьме искали его подследственного и найти не могли. Не знаем,

       говорят, где он, и всё!

(Подумаешь, удивил! Ебаный в рот! Да нам каждый день на протяжении, наверное, уже целого месяца стучат с утра, ни свет ни заря, ключом в дверь и спрашивают: «Кравченко есть?» – «Да нет здесь никакого Кравченко!» – «А где он?» – «А мы откуда знаем?!» И так каждый день. Как «с добрым утром». Мне, блядь, этот Кравченко теперь, наверное, до конца моих дней сниться будет!)

 

            Наконец адвокат возвращается. Следователи вежливо прощаются с нами и уходят, мы же еще на некоторое время остаемся, обсуждаем кое-какие детали и нюансы, после чего я возвращаюсь в камеру. Открывая дверь, коридорный почему-то спрашивает:

–        Мавроди Сергей Пантелеевич?

–        Да, – несколько удивленно отвечаю я.

(Чего это он? Он же меня прекрасно знает?)

–        Собирайтесь с вещами!

–        Когда?

–        Минут через сорок.

Вхожу в камеру.

–        Меня с вещами только что  заказали!

Сокамерники ошеломлены. 

–        Как с вещами? Что, правда? Куда?

–        Куда… А я откуда знаю? Наверное, на 4-ый спец.

–        Да-а… Вот это пиздец! Нам теперь сегодня же всю хату забьют. Или вообще нас раскидают.

На Цыгане так прямо лица нет!

–        Знаешь, Сергей, я честно, по-настоящему расстроился!

–        Да я, по правде сказать, и сам не рад!..

(«Не рад»!.. Пиздец! Кирдык! Могила! 4-ый спец. «Оставь надежду, сюда входящий». «Не рад!»)

 

  Начинаются сборы. Примерно через час я со всеми своими вещами уже иду по тюремным коридорам. Свернутый матрац под мышкой. Сначала на склад – сдаем казенные вещи: матрас, подушка, наволочка, одеяло (пизды! а мое, блядь, где?), две простыни, полотенце, кружка, миска, ложка. Потом на сборку. На сборке, традиционно-грязной, пустой заплеванной камере, я просидел всего-то около часу. Это еще очень даже по-божески. За это время мне принесли туда мои книги (те самые два тома Щедрина – наконец-то!) и куртку. Одеяло, разумеется, с концами. Квитанции же нет!

 

            Наконец дверь сборки распахивается.

            − На выход!

            Выхожу. Человека четыре местных, по-моему полупьяных, затрапезного вида расхлюстанных охранников и еще один. В сером камуфляже с иголочки, высоких шнурованных ботинках и огромной металлической бляхой на груди. Весь такой подтянутый и молчаливый. Ага! Это, наверное, и есть мой угрюмый перевозчик. Мой Харон. Жаль вот только, расплатиться с ним будет нечем. Медяка с собой нет. При последнем шмоне отмели. Ну, да ничего. Как-нибудь. Я думаю, что он меня и задаром перевезет. В виде исключения. Раз… «того хотят – там, где исполнить властны / То, что хотят…» Только вот «челнок полегче должен ты найти». Я ведь еще живой.

            Челнок, впрочем, оказался очень даже неплох. Роскошное красное новехонькое «Шевроле» (микроавтобус такой, со скошенной мордой; как они там называются?). Куда это они меня везти-то на нем собрались? Уж не в Лефортово ли? 4-ый спец рядом же совсем? Я думал, вообще пешком пойдем…

            Тем не менее, садимся. Трогаемся, едем. Буквально через минуту останавливаемся.  

            − Выходите!

            Что, всё уже? Приехали? Или меня везти передумали? (А действительно, на хуй я им нужен?) Да, как же… «Передумали»!.. Приехали! Это, блядь, они крутые такие, оказывается. На сто метров на шевролях возят. Только вот я что-то места не узнаю. Впрочем, а когда я тут был-то? Аж в 94-ом году! Да за это время все сто раз измениться могло.

Входим. Ничего не понимаю!! Или они тут все перестроили, или ни хуя я здесь не был! Никакой это не 4-ый спец! А что это? Санаторий, что ль, какой-то? Евроремонт, коридоры светлые, широкие, чистота кругом стерильная. Да куда я, блядь, попал? Эй, наверху! Вы там, часом, не ошиблись? Мне ведь только в седьмой круг надо (насильники над ближним и его достоянием), а это, похоже, уже девятый! «Voxilla regis prodeunt Iberni» (лат.) «Близятся знамена царя ада».

–        Проходите, пожалуйста, к столу и выкладывайте из сумок все вещи.

–        Слышь, старшой? А где это я? Что это такое?

–        Специальный следственный изолятор № 1 при Главном Управлении исполнения наказаний Российской Федерации, –  предельно вежливо и корректно отвечает мне охранник.

(«Чем вежливей персонал – тем ближе к смерти», – некстати вспоминается мне строчка из дневника какого-то хрущевско-брежневского диссидента. По-моему, Лидии Гинзбург.)

–        Так, – продолжает между тем охранник, – вещи мы у Вас сейчас заберем и отнесем на склад. Вам разрешено оставить при себе только два комплекта белья, две рубашки и тапочки. Если Вам что-то потребуется, пишете заявление и отдаете на утренней проверке. Ну, сокамерники Вам все объяснят.

Час от часу не легче! Это еще что за новости? Заявления какие-то им писать! Чтобы лишние трусы получить. Что за бред! Охранник тем временем начинает изучать мои бумаги.

–        Эй-эй! Что это вы делаете! Это мои личные записи. По уголовному делу. Вы не имеете права их читать!

Охранник спокойно откладывает записи в сторону.

–        С ними ознакомятся, и если там ничего нет – Вам их вернут.

–        Что значит: ознакомятся? Может, там план всей моей защиты? А вы его следователю покажете! У нас же гарантируется конфиденциальность защиты!

–        Повторяю: с ними ознакомятся и, если ничего не обнаружат, Вам все вернут. А никакому следователю мы ничего показывать не будем.

  Вот твари! «Не будем»! Как же, «не будем»… Вы вот все на Земле живете, а мы, в своем долбаном спецу № 1, на Луне. Строго следуя букве закона. И вообще мы из другого теста. Да они меня что, за идиота считают?

            Обыск заканчивается. Охранник с лязгом и грохотом открывает какую-то дверь.  

            − Проходите!

            Захожу. Сборка. Точнее, это должна быть сборка. Поскольку от реальной, грязной, прокуренной и заплеванной матросско-бутырской сборки этот щегольской одноместный номер отличается, как земля от неба. Туалет, кровать (даже шконкой-то это сверкающее никелированное ложе назвать язык не поворачивается!) и фаянсовый умывальник. Кафельный пол. Все новенькое, чистенькое и свежевыкрашенное. Чистота кругом абсолютная. Сажусь на… шконарь (да пошли они! со своими, блядь, кроватями!).   

           Через пару минут дверь снова открывается.

            − Выходите!

            Выхожу.

            − Вперед!

            Заводят в пенал… Ах, что это за пенал! Ладно, впрочем. Все эти фаянсово-кафельные чудеса меня начинают уже потихоньку утомлять. Долго здесь, интересно, сидеть придется? Хорошие у вас, конечно, пеналы, слов нет, но пора бы уже все это и заканчивать. Поздно уже, наверное. Да и денек у меня сегодня выдался… В общем, в камеру бы! Да побыстрее, желательно.

           Дверь пенала распахивается.

            − Выходим!

            Выходим.

            − Вперед!

            Вперед, так вперед.

            − Лицом к стене!

            Пидорасы!

            − Поднимаемся по лестнице!

            Поднимаемся. На шестой, между прочим, этаж. Я с кучей сумок и матрасом под мышкой (выдали на складе), матрас все время выскальзывает. Этот блядский охранник, разумеется, и не думает помочь. Гондон! Все они такие. Что в серой форме, что в зеленой. Там лягушки были, а здесь жабы.

            Наконец, поднимаемся. Массивная, свежевыкрашенная коричневая стальная дверь с целой россыпью каких-то мерцающих и мигающих лампочек и кнопочек. В общем, блядь, чудеса техники. Охранник что-то там колдует над пультом и дверь медленно открывается. «Входящие, оставьте упованья!»

            Входим. Коридор!.. Ладно, впрочем. Надоело. Где камера? Охранник подводит меня к какой-то камере. Камера 602.

            − Лицом к стене!

            Ладно-ладно! Заебал уже, командир, блядь, хуев. Начальник, блядь!

            − Заходите!

            Вхожу в камеру. Н-да!.. Это вам не Бутырка-Матроска! Чистота, простор, зеркала (да-да!), горячая вода. Вокруг дольняка… пардон! туалета! – нормальные душевые занавески. (Господи! А мы-то на Матроске веревки у баландеров покупали и простыни на них вешали.) Холодильник. В углу на специальной подставке мягко мерцает цветной телевизор (а вот этого бы, впрочем, и не надо!) А это что?! На полу аккуратными стопками лежат давно уже не виданные мною овощи и фрукты. Гроздь бананов, персики, кочаны свежей капусты. Ну и ну!.. Может, меня все-таки по ошибке в санаторий привезли? Для каких-нибудь, скажем, высокопоставленных чиновников? (И сейчас немедленно назад увезут!! Впрочем, я готов и сам туда пешком идти. Вместе с матрасом под мышкой и со всеми вещами. Или даже ползти! Вот только банан один сейчас съем и поползу. Или лучше кочан капусты!)

            В камере четыре человека.

–        Здравствуйте!

–        Привет.

Представляемся. (Я сразу же всё забываю.)

–        Куда мне вещи складывать?

–        А вот, под шконку. Тут как раз пустое место есть.

–        А мне куда устраиваться?

–        Да вот сюда давай.

Мне указывают мою шконку (слава Богу, наверху). Я расстилаю на шконку матрас, постилаю простыни, кладу одеяло. Начинаю рассовывать свои пакеты.

–        Да у вас тут рай прямо! Бананы, я смотрю. Я уж их, почитай, полгода не видел.

–        Вот и отъешься. Ты бери, не стесняйся.

В этот момент свет гаснет. Остается гореть только довольно тусклая лампочка над дверью.

–        А это что?

–        Отбой.

Так, отбой. Ясненько. Настроение мрачнейшее. Хуже некуда. Не нравится мне все это… Ох, не нравится,.. чует мое сердце…

–        Слушайте, ребята, я тут замотался сегодня со всеми этими переездами. Я, пожалуй, спать лягу. Ладно?

–        Да ложись, конечно. Чего спрашиваешь? Да ты хоть поешь! Вот фруктов возьми.

–        Да не хочется.

Я раздеваюсь и лезу на свою шконку. Настроение, повторяю, наимрачнейшее. Пиздец, а не настроение! Похоже, все мои самые худшие опасения полностью подтвердились. Гроб! Вот куда я попал. Чистый, комфортабельный гроб. Со всеми удобствами. С бананами и капустой. Да-а… «Я впереди добра не чаю…» Но, похоже, «Тот, кто направляет мой корабль, / Уж поднял парус…» А-а!.. Плевать!

 

                            Бей в барабан и не бойся беды,

                            И маркитантку ласкай вольней!

 

«Бей в барабан»! Под это гейневское напутствие я в конце концов и засыпаю.

 

 

                                          30 мая, пятница

 

Утром проснулся раньше всех. Шконка у окна, очень удобно. (Странно, что ее до меня никто не занял. По-моему, лучшая шконка в камере.) Слышно, как птички поют, собаки на улице лают, да и вообще всё к воле поближе! Правда, смотреть, вот в это, с позволения сказать, окно довольно затруднительно. Поскольку три четверти его составляют непрозрачные стеклоблоки (как на окнах в банях и общественных туалетах). Остальная же жалкая четвертушка закрыта тремя решетками: сплошная мелкая, во все окно, изнутри, со стороны камеры; обычная крупная посередине и опять же мелкая снаружи, со стороны улицы. Те же реснички, короче. Запрещенные, кстати, нашим гуманным законом.

Лежу, думаю. Настроение, блядь, с утра опять препаршивое. Записи просматривают, режим: подъем-отбой, реснички эти… Да, похоже, на этот раз действительно «замуровали, демоны». Ладно, посмотрим, что там у них за кабинеты для встреч с адвокатами. Неужто и впрямь с телекамерами?!

Камера, между тем, потихоньку просыпается. Кто-то встает и начинает делать зарядку. Потом идет к умывальнику и долго там плещется и фыркает. Под это убаюкивающее фырканье я незаметно для себя опять начинаю потихоньку дремать.

 

− Вставай, проверка!

Кто-то настойчиво трясет меня за плечо. Полусонный, второпях кое-как соскакиваю вниз. Остальные уже стоят около своих шконок. Дверь открывается, заходят человек шесть охранников. Впереди офицер, по-моему даже майор. (На Матроске были обычные прапора.) Заходят, молча стоят и смотрят на меня.

− Рубашку одень! – торопливо шепчет мне сосед. (Я, пардон, неглиже. В одних, извиняюсь, трусах.)

Лезу под противоположную шконку, роюсь там в своих пакетах и достаю первую попавшуюся рубашку. (Как потом, блядь, оказалось – грязную!) Торопливо натягиваю ее на себя и снова возвращаюсь на место.

− Хорошо, – величаво произносит господин майор и вместе со своей свитой неспешно покидает камеру.

Все опять тотчас же укладываются спать. Интересные здесь у них порядочки! Стоять надо почему-то в рубашке, но зато в коридор не выводят. Впрочем, неважно. Позже! У меня сейчас других забот хватает… Опять залезаю на шконку и начинаю бездумно смотреть в окно. Настроение, блядь, хоть в петлю! На сердце просто плита какая-то лежит. Свинцовая. Наконец встаю завтракать. В камере в это время все уже проснулись. Иду к холодильнику и обращаюсь к стоящему рядом полному крупному парню армянского типа (черт! имя забыл!):

–        Слушай, а у вас тут как? Все общее или у каждого свое?

–        Да конечно, общее! Бери, что хочешь. Ты же в тюрьме.

–        Ну, везде свои порядки, – уклончиво бормочу я и лезу в холодильник.

Достаю творог, сметану (интересно, когда я их в последний раз видел-то?). Беру с пола пакет молока. Завтракаю.

–        Да ты сметаны побольше положи! Вот, сырок съешь.

–        Спасибо, не надо. А курага с черносливом у вас есть?

–        Вон, в шкафу, бери.

Завтрак окончен. Опять залезаю на шконарь и опять тупо пялюсь в окно. (Хорошо, хоть с вопросами никто не пристает. Да и не узнал, вроде, пока никто.)

В дверь стучат.

− На букву М!

Кто-то подходит к двери и что-то говорит охраннику.

–        Нет, другой!

–        Сергей, как твоя фамилия? – обращается ко мне тот же парень, у которого я спрашивал про холодильник.

(Твою мать!)

–        Мавроди!

            Я спрыгиваю со шконки и подхожу к двери.

–        Имя-отчество?

–        Сергей Пантелеевич.

–        На вызов!

–        Когда?

–        Прямо сейчас!

В камере гробовая тишина. Все потрясены. Эффект колоссальный! Я думаю, если бы у меня в этот момент выросли еще рога, копыта и хвост, он не был бы большим. Итак, даже здесь, в девятом круге ада, среди архизлодеев: иуд, кассиев и брутов, мое имя по-прежнему оказывает свое зловеще-магическое действие. Я и здесь какой-то изгой и прокаженный, от которого все шарахаются. Блядь, да чтоб вам всем сгореть!!

Охранник между тем ждет. Я быстренько подхватываю свои заранее приготовленные бумаги и ни на кого не глядя выхожу в коридор.

–  Руки на стену!

Охранник бегло меня ощупывает (достаточно, впрочем, небрежно).

–        Покажите пакет.

Достает бумаги и начинает их читать. (Ага! Вот этого-то я и опасался. Как же я, скажите на милость, буду вот эти самые дневники теперь из камеры выносить? Да и в камере их хранить… До первого же шмона.)

–        Проходите!

Идти приходится совсем недалеко. Буквально пара поворотов коридора – и мы у цели. Охранник открывает передо мной дверь кабинета.

–        Заходите!

Чудеса! Никаких тебе толп, никаких стаканов-пеналов. Все культурно-вежливо. «Проходите!.. Заходите!..» – прямо приглашение на казнь какое-то. «Воротничок, пожалуйста, отстегните. Вот так. Спасибо. И голову вот сюда будьте добры».

Осматриваюсь. Прямо над дверью – глазок телекамеры. Привинченные к полу столы-стулья повернуты так, чтобы камера все видела. Да и вообще мертвых зон в помещении, похоже, нет. Объектив значительно выступает из стены и слегка наклонен вниз, так что оператору наверняка отлично видно даже то, что делается непосредственно под ним. Наверху на потолке два каких-то непонятных устройства. Этакие серо-белые цилиндры с дырочками. Явно микрофоны. И судя по их размерам и толщине кабеля – очень чувствительные. (Один, кстати, прямо над столом!) И это не считая жучков, которые наверняка здесь повсюду понатыканы. Стены как будто прям специально для этого сделаны – облицованы плитами из пористого пенопласта, неплотно прилегающими к самой стене. Так что между стеной и плитой остается зазор сантиметра два-три. Чтобы было куда жучки засовывать. В общем, даже и не особо стесняются. Хотя бы внешние приличия для виду соблюли! Законом, как-никак прослушивание комнат для адвокатов все-таки запрещено. Хотя, конечно…

В этот момент дверь открывается и входит следователь. Точнее, руководитель следственной группы. (Надо хоть имя-отчество у него спросить, что ли… Неудобно все-таки…) В светлом пиджаке, весь такой нарядный и веселый. Я мрачно исподлобья на него поглядываю.

–        Вы знаете, Сергей Пантелеевич, с Вами происходят какие-то чудеса!..

(Еще бы мне не знать! Я, блядь, этими чудесами уже сыт по горло!)

      …Приходим сегодня, а нам вдруг сообщают, что Вас перевели сюда. Непонятно,  

      как это вообще могло произойти без нашего ведома!..

(А чего тут непонятного? Вся моя жизнь – сплошное чудо. Высшие, блядь, силы. Зеленые, на хуй, человечки. Инопланетяне гребаные. Ну, чего вы ко мне приебались?! Что вам от меня надо?)

      …Мы вообще-то с Бутырки сразу Вас сюда просили перевести. Но Вас почему-то сначала на Матроску направили, и только сейчас вдруг сюда перевели.

(«Почему-то!» А-а!.. Провались всё! Надоело… Давайте! Экспериментируйте. Режьте меня на части.)

Я молчу. Следователь наконец замечает мое настроение и слегка обеспокаивается.

–        Какие-нибудь проблемы?

–        Какие у меня могут быть проблемы? Никаких проблем!

(У МММ, блядь, нет проблем!)

Опять пауза.

–        А как в камере?

Я пожимаю плечами.

–        Нормально.

–        Что за люди?

–        Люди как люди.

(«Один я, как хрен на блюде!» – злобно добавляю я про себя.)

–        Ну, люди разные бывают, – неопределенно замечает следователь.

Я не отвечаю. Пауза затягивается. Следователь явно растерян и не знает, как вести себя дальше.

–        Ах, да! – неожиданно вспоминаю я. – Мне тут повестка в суд пришла.

У господина следователя глаза лезут на лоб.

–        В какой суд?

–        В гражданский. Некая гражданка иск на меня подала. Вот, пожалуйста, можете полюбопытствовать.

Я протягиваю ему через стол копию искового заявления. Он быстро пробегает его глазами и ошарашенно произносит:

–        Да это просто не может быть! Против Вас же уголовное дело идет! Без нашего ведома с Вами ничего происходить не может. Как вообще могли исковое заявление принять?

(Как-как, да вот так!)

–        Знаете, вы, главное, проследите, чтобы меня на суд не повезли. Ей-богу, не хочется по сборкам целый день мотаться!

–        Да никуда Вас без нашего ведома не повезут! Это невозможно!

(Ха! «Невозможно»!.. Вы еще не знаете, с кем имеете дело! Всё со мной возможно. Меня не только на суд, а на Луну или Марс могут завтра увезти. Придут, предъявят все бумаги, погрузят в марсианский автозэк – и привет!)

–        Всё у нас возможно. Вы вот тоже говорите, что иск не могли принять. Однако приняли. Проследите лучше. От греха.

–        Хорошо, я прослежу.

В этот момент в кабинет входит, а точнее, буквально вбегает, мой адвокат.

–        Фу-у!.. Что тут за порядки! Помимо обычного, еще какое-то специальное разрешение нужно. Я тут целый час уж торчу! Никак пройти не мог.

Адвокат быстро окидывает взглядом помещение, на секунду задерживает взгляд на глазке телекамеры, потом со значением смотрит на меня. (Да ладно! Сам все прекрасно понимаю.)

–        Ну, как Вы тут?

–        Нормально, – нехотя бурчу я. – Давайте начнем.

Следователь быстро зачитывает какие-то очередные постановления и обвинения, задает мне несколько дежурных вопросов («51-ая,.. 51-ая…») и исчезает.

Охранника, который приходит его вывести, я спрашиваю, указывая на глазок телекамеры:

–        Простите, это телекамера?

–        Нет.

Мы остаемся с адвокатом вдвоем. Он еще раз оглядывает помещение, на этот раз уже более внимательно.

–        Да-а!.. Я, признаться, здесь еще ни разу не бывал.

–        Я тоже, – вяло шучу я в ответ. – В общем, так. Я сейчас напишу жене записку, и если они ее у Вас изымут, я объявлю бессрочную сухую голодовку. Как, интересно, они ее смогут найти? Значит, это телекамера! Короче, пусть переводят меня обратно на Матроску! Какая здесь может быть защита, если все прослушивается?!

–        Вы что, с ума сошли?!

–        Ну, в общем, лучше я здесь умру, но издеваться над собой не позволю! Короче, если записку у Вас изымут – сообщайте в прессу, что я объявил сухую голодовку. Сколько я без воды проживу? Неделю?

–        Да нет. Летом дня три, не больше!

–        Ну, три, так три.

–        Да нет, Вы подождите! Давайте я сначала со следователем поговорю. Может, они Вас и так переведут!

–        Никуда они меня не переведут! Следователь сделает невинные глаза и будет все отрицать. Никаких, скажет, микрофонов здесь нет. Это что, неясно? Переведут они меня только, если поймут, что дело зашло слишком далеко, и я действительно умереть могу. А всякая там логика и аргументы тут ни при чем. Все всё прекрасно понимают. И они, и мы. Мы же не можем доказать, что они подслушивают? Поэтому разговоры с ними бесполезны! Нужны действия. И вообще, ни к чему слова, там, где место делам!

На том и расстаёмся. Адвокат уходит, а я остаюсь в кабинете и жду охранника. Разводящего. Однако вместо разводящего заходит какой-то довольно пожилой офицер с седыми усами. Вероятно, местный опер.

–        Объяснение будете писать?

–        Какое объяснение?

–        По поводу найденной у адвоката записки.

(Так! Записку все-таки нашли!)

–        Дайте мне чистый лист бумаги.

–        Зачем, бланк же есть?

–        Я хочу сделать заявление.

–        Все заявления передаются с утра на утренней проверке.

–        Я объявляю бессрочную сухую голодовку.

–        Хорошо, передайте с утра рапорт.

С этими словами он уходит. Какой рапорт? Это он должен рапорт начальству сделать. Впрочем, неважно. Пусть делают, что хотят.

Я начинаю шагать по кабинету из угла в угол. В голове какая-то ватная каша. Пустота. Мыслей никаких. Все уже думано-передумано сто раз. Теперь думать нечего. Надо только действовать.

Минут через десять дверь снова открывается. Заходит новый опер. На вид совсем молодой парень в гражданке. В серых брюках и черной рубашке.

–        Напрасно Вы, Сергей Пантелеевич, с самого начала так себя повели. Только к нам заехали и сразу сами себе проблемы создаете.

–        Дайте мне, пожалуйста, ручку и бумагу.

–        Зачем?

–        Я хочу написать заявление.

–        Какое?

–        Это имеет значение?

Опер молча встает, выходит и через полминуты возвращается с ручкой и листом белой бумаги. (Бумага, кстати, паршивая. Наша, наверное.)

Я беру ручку и пишу: «В связи с нарушением моих конституционных прав на защиту объявляю бессрочную сухую голодовку. Требую перевести меня обратно в тюрьму “Матросская тишина”». Потом подвигаю бумагу оперу. Он берет ее в руки и внимательно читает.

–        Меня теперь, наверное, в одиночку посадят? – интересуюсь я.

–        Почему?

–        Ну, если человек объявил голодовку, его же по закону должны в одиночку на время голодовки перевести?

(По закону это действительно так.)

–        Ну, Вы понимаете… Тюрьма переполнена… Камер свободных нет…

         (Что за бред!? Впрочем, не важно. Пусть делают, что хотят.)

         Я пожимаю плечами.

–        Ну, нет, так нет.

–        Но зачем Вы все-таки это делаете?

–        Там всё написано.

–        Но почему Вы говорите, что у Вас конституционные права нарушены?

–        Послушайте, к чему все эти разговоры? Я Вам уже все сказал. Просто делайте теперь, что положено.

Опер берет мою бумагу, встает и выходит. Я опять остаюсь один.

 

            Минуты через две заходит разводящий. Быстро меня обыскивает, бегло просматривает бумаги и командует:

            − Выходите!

            Выходим. Идем тем же путем по коридору и возвращаемся в камеру. (Опять без всяких пеналов. Ну, и ну! Сервис.)

Я вхожу в камеру, молча подхожу к своей шконке, взбираюсь на нее и ложусь на спину, закинув руки за голову. Вопросов никаких мне никто не задает. (Ну, естественно! Кто же осмелится сам меня о чем-то спросить? Обратиться с вопросом к самому Вельзевулу! Это мне уже знакомо.)

Так проходит примерно полчаса. В камере все занимаются своими делами, разговаривают между собой и старательно меня не замечают. Не беспокоят.

Снова раздается знакомый стук.

–        На букву М!

Кто-то подходит к двери.

–        Да нет, другой. Который наверху лежит!

(Ого! Быстро же я здесь завоевываю популярность!)

Подхожу к двери.

–        На вызов! Прямо сейчас.

–        Пошли. Я готов.

Выходим. Знакомый коридор, знакомый кабинет. Хотя нет, кажется, другой. Впрочем, все они здесь одинаковые. Жучками-микрофонами понапичканные.

Из-за стола навстречу мне поднимается какой-то моложавый подполковник.

–        Здравствуйте, я начальник следственного изолятора.

(О! Сам хозяин!)

–        Так какие у Вас проблемы?

–        В заявлении все написано.

–        Но зачем Вы это делаете?

–        Послушайте, всё Вы прекрасно понимаете. И Вы, и я.

–        Да, я всё понимаю.

–        Вот и действуйте по закону!

–        Хорошо. Мы Вас сейчас на время голодовки переведем в одноместную камеру…

(О-о! Прекрасно!)

      … Но имейте в виду. Если у Вас начнутся проблемы со здоровьем, мы будем  

      вынуждены проводить принудительное кормление. Ну, Вы знаете, наверное, как

      это делается. Вводится специальная кишка. Через рот или через нос. Умереть мы

      Вам все равно не дадим.

–        Посмотрим.

–        И зря Вы все-таки это делаете. Здоровье только гробите. Ничего Вы этим не добьетесь.

–        Посмотрим.

На этом мы и расстались. Я возвращаюсь в камеру и начинаю укладываться. Сокамерники переглядываются растерянно некоторое время, потом один нерешительно спрашивает:

–        А чего ты?

–        Меня с вещами заказали.

–        С вещами?

–        Да.

Длинная пауза.

–        Ну, давай, мы тебе продукты соберем.

–        Не надо. Я сухую голодовку объявил.

(Черт! До чего все эти разговоры противны! Как будто хвастаюсь.)

Все ошеломленно молчат.

–        Зачем?

–        Хочу, чтобы меня назад, на Матроску вернули.

–    Возьми меня с собой! – неожиданно просит знакомый мне уже армянского вида  

      парень.

(«Возьми меня с собой, Иван Царевич! Я тебе пригожусь», – мелькает у меня в голове. Впрочем, там, кажется, не «возьми», а «не стреляй» было. Ну, не важно.)

–  …Я с тобой куда угодно поеду. Мы вместе таких дел замутим!

(«Замутим!» Я тут уже замутил одно «дело».)

–        Ты, Серег, лучше кончай всё это! – вступает другой. – Мы, вон, сегодня суп из свежей капусты варим!

–        Слушай! – с некоторым раздражением отвечаю я.

(Суп!.. Из свежей капусты!)

      …У меня, блядь, голодовка, а ты мне про суп рассказываешь. У тебя хоть   

      чувство такта есть?

Все неуверенно смеются.

–    Да ничего тут с ними не сделаешь. Это на воле можно, а тут они хозяева!

–    Ладно, ладно. Там видно будет. Разберемся.

–        Ты только, когда с этой голодовкой своей закончишь, выдвини еще одно требование. Чтобы тебя обязательно опять в нашу камеру вернули. В 602-ую. Мы уже тут настроились с тобой поговорить, пообщаться.

–        Хорошо, договорились.

(Только ногами вперед! Аминь.)

 

Через несколько минут за мной приходят. Я беру свои вещи, сую под мышку матрас с подушкой и простынями и выхожу из камеры. Спускаемся с конвойным на первый этаж. Обыск, сборка, стакан. Опять сборка…

Я что, тут и буду теперь жить? В этом шконка-туалет-умывальнике?! Больше места ни для чего нет. Даже окна нет.

–        Эй, старшой! Мне вещи раскладывать? Я здесь останусь?

–        Подождите, сейчас узнаю… Да, раскладывайте!

Очень мило! Впрочем, не важно. Пусть делают, что хотят. Здесь, так здесь. По хую! Не все ли равно, где умирать? Хотя, конечно, смерть в тюрьме… За решетками, запорами, среди равнодушных охранников… Это, конечно же, ужасно! Помню, когда я впервые прочитал про Аль Капоне, что он умер в тюремной больнице, я содрогнулся. Провести такую жизнь и закончить ее на тюремной больничной койке!..

А вот сейчас судьба, похоже, готовит и мне такую же точно участь. По крайней мере, все пока именно к тому и идет. Отступать уж, во всяком случае, я не собираюсь!

Вообще события разворачиваются просто с какой-то калейдоскопической, поистине дьявольской быстротой! Настолько стремительно и непредсказуемо, что начинают все больше и больше смахивать на какую-то, блядь, прямо драму Шекспира! «Ромео, на хуй, и, в пизду, Джульетта». Действие V, заключительная сцена. Звучит crescendo! Грозно и неумолимо близится финал. Когда все обычно мрут, как мухи. 

 

Что ж, попробуем тогда и мы поговорить на языке великого поэта. Тем более, что сейчас, похоже, самое время. Так что же нам там посоветует классик? Как следует вести себя в подобных ситуациях? А? Ну-ка! Пороемся-ка в памяти… Так… А! Вот, например! «Отелло». Действие первое, сцена третья. Реплика Дожа.

 

                            В страданиях единственный исход –

                            По мере сил не замечать невзгод.

 

Неплохо-неплохо!.. Только вот как же их, блядь, «не замечать», когда сидишь в одиночном гробу спецСИЗО № 1? Чушь все это! Вся эта блядская словесность! Болтовня пустая. Толку от нее… Правильно ему, Дожу этому ебаному, Брабанцио отвечает:

 

                            Учить бесстрастью ничего не стоит

                            Тому, кого ничто не беспокоит.

                            Двусмысленны и шатки изреченья.

                            Словесность не приносит облегченья.

 

А я что говорю? Конечно, «не приносит»! Ни хуя она вообще не приносит, эта словесность! Так, словоблудие. Изящное жонглирование изящными фразами.

Так что же? Нет там ничего более подходящего? Так… Не то… Не то… Это вообще не Шекспир…

 

                    Что ж, смерть так смерть!

                    Так хочется Джульетте.

 

(«Джульетте»!.. Пидорасам некоторым хочется, а не Джульетте!) Не то… «Весь мир тюрьма». (Это верно. Но вот только камеры у всех разные.) «Несчастья начались, готовьтесь к новым». (Да я, блядь, и так к ним всегда готов! Прямо как юный пионер какой-то!) Не то… «Не знает милосердия судьба». (Да и хуй с ней! Ебать ее в рот!) «Что сделано, того не воротишь». (И не надо.) Опять не то… «Вся человеческая жизнь – / Едва лишь досчитал до трех – и точка». (Э-хе-хе… Я-то сейчас, по-моему, уже где-то на двух с половиной.  Если не на девяносто девяти сотых.) «Пусть раненый олень ревет…» Это-то здесь причем? «Но смерть – конвойный строгий и не любит, чтоб медлили». Блядь, как здесь! Прямо как в спец СИЗО № 1! Конвойные здесь тоже весьма строгие. И тоже не любят, «чтоб медлили». Тьфу! Да есть там у него хоть что-нибудь приличное? Ну, хоть что-то ободряющее?

           Ага… Ну вот, кажется, наконец-то. Нашел. Монолог Гамлета. Акт пятый, сцена вторая.

 

На всё Господня воля. Если чему-нибудь суждено случиться… все равно этого не миновать. Самое главное – быть всегда наготове. Будь что будет!

 

Вот именно! «Будь что будет!» Самое главное – быть всегда начеку. А я всегда начеку. А сейчас особенно. Прямо, блядь, как никогда! Так что «будь что будет!» По хую.

С этими бодрыми мыслями я и укладываюсь спать. «Дальнейшее – молчанье».

 

Но сразу уснуть мне не удается. Неосторожно потревоженный мною дух Шекспира все никак не желает теперь угомониться.

 

                      Сно-ом забы-ыться.

                                  Усну-уть… И видеть сны-ы-ы!..

 

С какими-то утробно-зловещими завываниями начинает он замогильным голосом декламировать у меня в голове. Тьфу на тебя! Отстань. Хватит уже. Спать пора… Ну, хватит! «Так поздно, что уж скоро станет рано».

 

 

                      31 мая, суббота (первый день сухой голодовки)

 

Утром просыпаюсь от громкого стука в дверь.

− Подъем!

Встаю, потягиваюсь и начинаю машинально заправлять постель («Постель должна быть заправлена! Лежать под одеялом нельзя!») Потом вдруг в голову приходит простая мысль: «Я что, мудак?! Мне, может, жить три дня осталось! А я постель убираю? Что они мне теперь сделают? Если я и так помирать собрался!»

Решительно укладываюсь на шконку и укрываюсь одеялом. Пусть орут. Пусть вообще делают, что хотят. По хую.

Минут через пятнадцать вертухай заглядывает в глазок, видит меня лежащим под одеялом и возмущенно стучит в дверь.

− Уберите постель!

Я не реагирую. Стук усиливается.

− Уберите постель!!

Я по-прежнему неподвижно лежу на спине, закинув руки за голову, безучастно глядя в потолок. Охранник начинает буквально колотить в дверь.

− Вы что, не слышите? Немедленно уберите постель! (Да пошел ты!)

Наконец до охранника доходит, что происходит что-то необычное, и он с неразборчивыми проклятиями куда-то убегает (вероятно, докладывать начальству). Я лежу и жду, что будет дальше. Никакого особого волнения или беспокойства я не чувствую. А что они, действительно, могут мне сделать! По хую!

Минут через пять прибегает какой-то мелкий начальничек, открывает кормушку и начинает со мной  объясняться.

–        Почему Вы не соблюдаете режим?

Я молчу.

–        Почему Вы не соблюдаете режим?

–        Я отказываюсь соблюдать режим.

–        И что нам делать?

–        Делайте, что положено в таких случаях по инструкции. Сажайте меня в карцер или что у вас положено?

–        Вы что, нас провоцируете?!

–        Да ничего я не провоцирую!

–        Нет, Вы провоцируете!

–        В общем, я отказываюсь соблюдать режим. Делайте, что хотите!

Начальничек захлопывает кормушку и исчезает.

Ну, что за пидорасы! У человека сухая голодовка, сидит он в каком-то, блядь, шкафу без окон, где даже шагу ступить негде, и ему еще и одеялом укрываться запрещают! Вот мелочь, вроде, а на самом деле весьма существенное неудобство. Спать, например, решительно невозможно. Холодно тут, да и вообще… И что же я, скажите на милость, должен целыми днями делать? В потолок плевать? Ворон считать? Тогда хоть окно сделайте! В общем, пошли вы на хуй с вашими режимами! Демоны.

На некоторое время все затихает, и меня оставляют в покое. Впрочем, ненадолго. Через полчаса стук повторяется.

–        Заправьте одеяло! Уберите постель!

(Ну, какой же ты тупой!) И так с небольшими вариациями продолжается на протяжении всего дня. Охранники, конечно, давно уже поняли, что стучать бесполезно, но, вероятно, один вид лежащего под одеялом человека каждый раз снова выводит их из себя. А может, гондоны, просто из вредности стучат. Чтобы спать мне не давать. (Спать в таких условиях действительно оказывается невозможно. Да и на нервы все-таки, что ни говори, действует. Хотя, конечно, и по хую.)

Но все в конце концов заканчивается. Закончился, наконец, и этот блядский день. Скрежет ключа, и дверь камеры начинает открываться. Я в недоумении привстаю на своей шконке. Что там еще? На пороге стоит целая толпа мусоров. Я сажусь.

–        Встаньте!..

Ладно, встаю.

      …Почему не убираете постель?

Я молчу. Пауза.

      …Хорошо, отдыхайте.

Дверь захлопывается.

То-то же! «Хорошо, отдыхайте»… Нет у вас, значит, методов против Кости Сапрыкина! СпецСИЗО-О! ГУИ-ИН! Да пошли вы! Хотя, конечно, все это ужасно. Кошмарно! Просто страшный сон какой-то. Как приходится проводить свои последние дни? На что тратить? Тут о вечном думать надо, а я с мусорами ругаюсь. Тьфу, блядь!

Сон, кстати, что-то все никак не идет. Грустно, муторно, воспоминания со всех сторон обступают. В голову лезут. Матроска вспоминается. Костя, Витя. Как там они сейчас? Сидят себе, небось, едят свой гороховый суп с чаем и не знают, что у меня уже второй день сухой голодовки пошел. Время истекает. Стрелка падает. Впрочем, «жалеть уж поздно!..»

 

                                      Я через мир промчался быстро, несдержимо…

                                      Желал достичь – и вечно достигал,

                                      И вновь желал. И так я пробежал

                                      Всю жизнь.

 

Вспоминаю и Цыгана. Эту красивую некогда птицу, у которой «время вырвало все перья». Он ведь тоже старался жить, «все наслажденья на лету ловя». И что в итоге? Мне опять приходят на ум строки Бродского. Глядя на Цыгана, они последнее время почему-то все чаще и чаще приходили мне в голову.

            

                                       Как будто будет свет и слава,

                                       Удачный день и вдоволь хлеба.

                                       Как будто жизнь качнётся вправо.

                                       Качнувшись влево.

 

У Цыгана, похоже, она уже никогда не качнётся. А у меня? У меня?! «Увидимся ль когда-нибудь мы снова?»

 

 

                            1 июня, воскресенье (второй день сухой голодовки)

 

            Полное повторение вчерашнего дня. Точнее, вечера. Постоянные стуки в дверь и крики охранников. Мыслей нет, дум нет. Скука смертная. Тоска и депрессия. Вероятно, кстати, предпоследний день моей жизни. Если, конечно, адвокат насчет «трех дней летом» ничего не перепутал. Может, все-таки не три? А хотя бы пять? Или шесть?.. Тем более, что похолодание сейчас. Да и пить мне, как ни странно, пока вроде особенно не хочется…

Ну, там видно будет. Завтра посмотрим. Поглядим, какой это Сухов!

 

 

                           2 июня, понедельник (третий день сухой голодовки)

 

Нечто новенькое. Утром на проверке очередной, бравого вида разводящий (майор, по-моему) начинает мне опять угрожать.

–        Со мной лучше не шутить!..

(Ты что, мудак? Какие тут шутки!?)

      …Одеяло отберем!

(Ты еще скажи: в угол поставим.) И пр., и пр.

      …Вы что, сейчас, когда я уйду, опять под одеяло ляжете?

Я не отвечаю. Майор некоторое время ждет, потом, поняв наконец, что ответа не будет, с возмущенным фырканьем выходит. Дверь захлопывается.

          Я, естественно, опять сразу же, как ни в чем ни бывало, ложусь под одеяло. Соснуть бы. («Ну, сосни».) Минут через десять дверь снова открывается. На пороге все та же компания. Майор, блядь, со своей свитой!

–        Выходите, с вещами!

Ого! Это еще что за новость? В карцер, что ли? Я чувствую, как во мне начинает закипать бешенство.

 

                                 Я не горяч, но я предупреждаю,

                                 Отчаянное что-то есть во мне.

                      Ты, право, пожалеешь.

 

Встаю и начинаю молча собирать свои вещи. Собственно, и собирать-то особенно нечего. Вон они все в пакетах в углу стоят.

–        Матрас брать?

–        Всё берите.

Ага! Точно в карцер. Тем более, что, как я уже понял, он тут у них совсем рядом. Буквально в соседней камере. Ну, «ты, право, пожалеешь»!

 

                                 Я сам неукротим сейчас и страшен,

                                 Как эта ночь. Нас лучше не дразнить,

                                 Как море в бурю и голодных тигров.

           

            Да, нас, «голодных тигров», лучше не дразнить!

Выводят и заводят в соседнюю камеру.

–        Одеяло и простыни мы у Вас забираем. За нарушение режима.

–        Может, и матрас с подушкой уж заодно заберете?

–        Зачем, матрас Ваш.

А одеяло чье? Твари! Майор выходит. Я уже просто не могу себя больше контролировать. Ярость во мне бурлит и буквально меня переполняет. Твари! Вот твари!!

 

Как ни странно, в камере есть форточка. Я открываю ее настежь, раздеваюсь до трусов и ложусь на холодный кафельный пол. Прямо под открытой настежь форточкой. Пол оказывается просто ледяной. Из форточки дует. (На улице похолодание.) Холод адский! Плевать!! Пусть я лучше тут сдохну, на этом грязном полу, но я не встану! Если я встану – это уже буду не я. Холод между тем усиливается. Меня начинает колотить крупная дрожь. Плевать!! Еще немного, и я наверняка получу воспаление легких (если уже не получил). А так как идет уже третий день моей сухой голодовки, организм уже ослаблен, то… В общем, вряд ли я его переживу, этот третий день.

В сущности, это конец. Не ожидал я, конечно, что он будет именно таким. Что придется замерзать, как собаке, на полу одиночной камеры спецСИЗО № 1. Достойный конец моей достойной жизни! Впрочем, не важно. Пусть все идет своим чередом. «О, будь, что суждено!»

 

И вот в таком положении, лежа раздетый на ледяном кафельном полу и под открытой настежь форточкой (а на улице, между прочим, колотун!) я провел пять (!) часов. После чего в дверь постучали, и равнодушный голос охранника спросил: «В баню идете?»

И тут, каюсь, я не выдержал. Слаб все-таки человек! Мысль, что вот сейчас я встану под горячий душ и смою наконец с себя всю грязь этого проклятого пола, была настолько нестерпимо-соблазнительной, что я не выдержал! Слаб, повторяю, все же человек. Отказаться в тот момент было просто выше моих сил! «Иду!»

Я встал с пола, отряхнулся, собрал свои банные вещи, сел на шконку и стал ждать.     

 

Через несколько минут я уже с наслаждением плескался под обжигающе горячим душем. Вероятно, это-то меня и спасло. Никакого воспаления легких я в результате так и не получил. Даже не простудился!

          Судьба в очередной раз бесцеремонно вмешалась и сделала все по-своему. Ведь если бы не эта баня… (Бани, между прочим, у них тут действительно по понедельникам. Это я уже потом выяснил. Так что никого ко мне специально не подсылали. Просто повезло. Так уж получилось. Случайно.)

 

Вечером  вручаю майору жалобу. Что, дескать, одеяло у голодного человека забрали, на полу лежать оставили и пр. Пизды, короче.

Тот смотрит на меня некоторое время с каким-то благоговейным ужасом, потом молча ее берет, так же молча вручает мне одеяло и только потом уже дрожащим голосом наконец произносит:

− Спокойной Вам ночи!

– Спасибо.

Я укладываюсь под одеяло и ложусь спать. Третий день моей сухой голодовки закончился. (А адвокат-то ошибся! Вот хуй «три дня летом»!)

 

 

                          3 июня, вторник (четвертый день сухой голодовки)

 

Утром сую разводящему новую бумагу. Заявление. «Прошу разрешить мне укрываться одеялом, поскольку я мерзну».

Тот ее читает и изумленно на меня смотрит:

–        Как это Вы мерзнете? Вы вчера голый пять часов на полу под открытой форточкой пролежали, а сегодня говорите, что одетый на матрасе мерзнете!

–        Вчера был третий день голодовки, а сегодня уже четвертый. Организм ослаб. В общем, мерзну.

–        Вам никогда это не разрешат! Нарушать режим.

Я лишь молча пожимаю плечами. Разводящий уходит.

Я сразу же опять ложусь под одеяло. Минут через пять дежурный стучит, но уже как-то робко. Так, стукнул пару раз и убежал.

Вскоре кормушка с грохотом распахивается.

− Распишитесь! Вам разрешено укрываться одеялом! (Господи-боже мой! Ну, надо же… Победа. Виктория!)

Расписываюсь, благодарю (ну, надо все-таки быть вежливым). Кормушка захлопывается.

 

Ну, и что мы в результате имеем? Все это, конечно, очень мило и благородно, но дальше-то что? Как учил Наполеон, «из несколько маленьких побед все равно никогда не получится одной большой». Что, собственно, изменилось? У меня по-прежнему идет сухая голодовка, и жить мне остается все меньше. Ну, день-два от силы. Всей и радости: хоть под одеялом теперь спокойно помру. (Хотя, странно: чувствую я себя прекрасно! Даже бодрее, чем обычно. Голова лучше работает… Пить вообще не хочется. Ну, разве что чуть-чуть. Странно. А как же, «обезвоживание организма»? Странно он у меня как-то «обезвоживается»…)

Ладно, подождем адвоката. Сегодня придти должен. Подождем… Однако время идет, адвоката нет. Вот уже и вечер. Так-так-так! (Говорит пулеметчик.) Адвокат, блядь, не пришел. Ну, и что это значит? Случайность это или ему уже чинят какие-то препоны. Не хотят, к примеру, чтобы он о голодовке узнал… Впрочем, какая разница! Мне-то что теперь делать? Или я тут, блядь, так и умру, даже с адвокатом не поговорив? Ну, это уже просто глупо!.. У меня ведь цель не умереть, а своего добиться. Так что же делать?

Самое ужасное, что в придачу ко всему у меня к тому же закрадываются страшные подозрения, что эти болваны вообще не понимают, какую я голодовку объявил! Ну, голодовка – и голодовка! Спрашивают все время: «Вы едите? Вы едите?», а про питье ни слова. Ну, что за идиоты! Что вообще за бред? Человек тут, можно сказать, засыхает заживо, от жажды умирает, а этого даже никто не замечает. Что за блядство! Вероятно, такие подвиги вообще выше их понимания. Это я, похоже, переборщил. Это уже Александр Матросов какой-то! И обычной голодовки было бы вполне достаточно. Разницы все равно никакой.

Ну что, пить, что ль, начать? («Не дай себе засохнуть!») Прямо сейчас! А то ведь и действительно… Обезвоживание, там, и т.п. «Не время пить!» – вдруг неожиданно в глубине моего сознания угрюмо каркает Гамлет. «Бессмысленно упрямы вы, милорд / Судите здраво», – тут же возражаю ему я. Да и вообще:

 

                                  Полезно всё, что кстати, а не в срок – 

                                  Из блага превращается в порок.

 

Это еще брат Лоренцо говорил. Так что будем «судить здраво». Я встаю, наливаю из-под крана кружку холодной воды и залпом ее выпиваю.

Ну, и что? Что в мире изменилось от моего грехопадения? Он, как ни странно, так и не перевернулся.

 

 

                                 4 июня, среда (пятый день голодовки)

 

Пустой день. Скучный. В дверь теперь не стучат, так что сплю все время. Лежу и сплю. Охранники вот только докучают. Поминутно в глазок разглядывают. («Что это вы все время вьётесь вокруг меня, точно хотите загнать меня в какие-то сети?») Ждут, наверное, не учиню ли я им еще какой-нибудь новой пакости. А в остальном – скука. Тоска и скука. Скука и тоска. В общем, полный штиль. Где, блядь, адвокат?

 

 

                                5 июня, четверг (шестой день голодовки)

 

Все по-прежнему. В дверь не стучат, но зато в глазок теперь заглядывают постоянно. О моем здоровье, наверное, беспокоятся. «Переживают, что съели Кука!» (Блядь, да я и сам бы его сейчас съел! Или даже двух. Нет, лучше трех!) Вообще, «мои слуги стали слишком хорошо смотреть за мной в последнее время».

После обеда хаос и фантасмагория (зеленые человечки) снова вдруг вторгаются в мою жизнь. Напоминают, наверное, о себе. Чтоб не расслаблялся. Грани реальности на мгновение тускнеют.

Кормушка открывается и мне протягивают какую-то бумагу.

− Распишитесь, что ознакомлены.

– Что это?

– Ознакомьтесь и распишитесь.

Читаю. «Объявить выговор за нарушение режима». Подпись того же самого начальника, что разрешил мне его не соблюдать.

–        Какое «нарушение»!? Мне же разрешили !?

–        Я ничего не знаю.

Я еще раз перечитываю. Что за чушь? Я где: в тюрьме или в театре абсурда? Может, всё это просто декорации, которые провалятся сию же секунду в тартарары, и я вдруг окажусь, скажем, где-нибудь в Венеции, на карнавале, среди масок и кривых зеркал? А охранник с хохотом сбросит свою картонную маску и неожиданно превратится из вертухая спецСИЗО № 1 в какого-нибудь, блядь, гондольера? (Гондон он, а не гондольер! Гондонльер.) 

–        Я не буду расписываться.

–        Это Ваше право.

Ну, и ну! Выговор! А потом что? Может, после третьего меня отсюда выгонят? Домой отправят? Или они просто-напросто вознамерились свести меня с ума? Что происходит? И где все-таки этот блядский адвокат?!

 

 

                            6 июня, пятница (седьмой день голодовки)

 

Хоть что-то сдвинулось. После обеда заявился, наконец, адвокат. Оказывается, следователи «забыли» выдать ему какой-то пропуск, и все это время он просто не мог сюда попасть. (Да! «Забыли»!) В довершение ко всему, главный следователь (руководитель следственной группы) заболел, но, впрочем, обещал на следующий день выздороветь и придти сюда во вторник. Тогда с ним и можно будет о моем переводе на Матроску поговорить. Этот вопрос, вроде бы, в компетенции следствия. (Э-хе-хе… Значит, до вторника… И вообще, что за хуйня! Он там, видите ли, болеет, а я тут с голоду из-за него помирай!)

Я бегло пересказываю адвокату все случившиеся со мной за это время события.

–        Как?! Так Вы сейчас голодаете?! – в ужасе переспрашивает он.

–        Да.

–        Но мы же с Вами договорились, что до моего прихода Вы ничего предпринимать не будете!

(А-а!… «Договорились»…)

–        Ладно, не важно, – обрываю я тему. – Что есть, то есть. Теперь вот что. Перепишите сейчас мою жалобу, которую я отправлял начальнику СИЗО (просто передать жалобу адвокату я не могу – это запрещено) и выясните до вторника адреса и телефоны всех СМИ. Всех, которые сможете найти. Газеты, радио, телевидение – всё. Если во вторник мы не договоримся, будем делать заявление в прессу. Что, мол, полное беззаконие. Дело незаконно выделили (про паспорт), в спецСИЗО перевели, где все подслушивается. Произвол, короче. И объявите заодно, что у меня голодовка сейчас идет. Какой там будет день? Двенадцатый? Ну, значит, двенадцатый. Что идет уже двенадцатый день голодовки.

–        А если следователь во вторник не выздоровеет?

–        Значит, будем ждать, пока выздоровеет.

–        И Вы все это время будете голодать?!

–        Да.

–        Вы что, с ума сошли?

–        Ну, в общем, будем пока именно так действовать. А там посмотрим. Вы пока все бумаги подготовьте и адреса газет выясните.

На этом мы и прощаемся. Адвокат отправляется домой (чай, наверное, пить! с пряниками или с баранками), а я – в свой опостылевший никелированно-кафельный гроб. (Голодать как минимум до вторника. Воды хоть с горя выпить! Где тут кружка?)

Ладно, хуй с ним. Даст Бог, доживем до понедельника. То бишь до вторника. А там видно будет. Надо подождать.

 

                                Не всякий плод на свете скороспелка,

                                Но созревает все, что зацвело.

 

Надо подождать.

 

 

                             7 июня, суббота (восьмой день голодовки)

 

Искушение святого Антония (или Франциска? Нет, кажется, все-таки Антония).

Во времени я уже научился здесь примерно ориентироваться. Три, нет четыре раза в день мне стучат: «завтрак… прогулка… обед… ужин» (всё мимо!); и два раза заходят: утренняя и вечерняя проверка. По этим событиям и сужу. Как по вешкам в болоте.

Часов в двенадцать дверь камеры (гроба!) вдруг открывается. С недоумением привстаю на шконке. Что это еще такое? Да еще в субботу. Никого, пардон, не жду. Заходит сам господин начальник тюрьмы. (О-о-о!..)

–        Здравствуйте!

–        Здравствуйте.

–        Вы голодаете?

–        Голодаю.

–        А зачем?

–        Ну, так надо.

–        Зря Вы это. Я хотел бы Вам кое-что пояснить…

(«Я предчувствовал, что дело не обойдется без пояснений». «Гамлет». Реплика Гамлета в диалоге с Озриком. Акт V, сцена вторая.)

      …От того, что Вы голодаете, ничего не изменится…

(«Ну, мы еще посмотрим, чья возьмет!» «Гамлет». Акт Ш, сцена четвертая. Реплика Гамлета в диалоге с Королевой.)

      …И вообще, кончайте Вы всё это! Прекращайте Вы свою голодовку… Пойдете  

      сейчас в камеру, там хорошо, люди кругом…

(«Вот так бы до утра стоять да слушать. Вот она, ученость!» «Ромео и Джульетта». Акт Ш, сцена третья. Реплика Кормилицы.)

      …Я же Вам искренно, Сергей Пантелеевич, добра желаю…

(«Оставьте. У меня несчастный нрав. / Повсюду в жизни чудятся мне козни». «Отелло». Акт Ш, сцена третья. Реплика Яго в диалоге с Отелло.)

­      …Просто от чистого сердца!..

(«Но в том и соль: нет в мире ничего / Невиннее на вид, чем козни ада». «Отелло». Акт II, сцена третья. Монолог Яго.

Да и вообще: «Нельзя ль узнать, в чем дела существо, / К которому так громко предисловье?» «Гамлет». Акт Ш, сцена четвертая. Реплика Королевы в диалоге с Гамлетом.)  

      …Да и нам Вы только лишние беспокойства доставляете…

(А-а!.. Понятно. «Об этом бросьте даже помышлять. Что я стану действовать в ваших интересах, а не в своих собственных». «Гамлет». Акт IV, сцена вторая. Гамлет, Розенкранц и Гильденстерн.) 

–        Вы знаете, я сегодня с адвокатом общался…

–        Вчера!

–        А, ну да, вчера. Он должен будет прийти ко мне во вторник, со следователем, если тот выздоровеет к этому дню. Следователь, как назло, заболел. Всё одно к одному. Так вот, я с ним во вторник поговорю и тогда уж, в зависимости от этого разговора, приму решение. Хорошо?

–        Ну, дело Ваше. Зря только здоровье губите. До свидания.

–        До свидания.

Дверь захлопывается. Я в раздумьях опускаюсь на шконку. («Опускаюсь»! На шконку! Вот до чего злоупотребление изящной словесностью доводит! Никогда!! Никогда не читайте Шекспира! А также Гете, Данте и т.п. Читайте только г-жей донцовых-марининых, разгадывайте кроссворды и смотрите по телевизору рекламу «Сникерс». «Съел – и порядок!»)

Чего, собственно, он приходил? Сам, в субботу, собственной персоной. Что ему было надо? Чего это он меня уговаривал? Может, и правда, искренне?.. А если нет? «На уговоры дьявола поддаться?» Ну ладно, хватит! У тебя свои-то мысли в голове есть? Или только шекспировские? Ну так, «на уговоры дьявола…» Тьфу ты, черт! Точнее, дьявол. Точнее, о чем я думал?.. «На уговоры…» Нет, ну это просто неописуемо!! Похоже, дух Шекспира твердо вознамерился обосноваться… Ну, все понятно! «Вознамерился!.. обосноваться!..» В общем, перед вами, дорогие товарищи, готовый пациент Кащенко. Клиент Серпов. Этот проклятый дух свел меня с ума! Все понятно.

           Короче, дух, если ты здесь, скажи, что мне делать? А? А?.. Молчишь, естественно, пидор. Ну, так и отстань тогда от меня. Толку от тебя все равно никакого. Как от козла молока. Во! Опять завыл.

 

                                  – На уговоры дьявола подда-аться?

                                  – Коль уговоры дьявола к добру.

                                  – Забы-ыть себя? Забыть, кто я така-а-ая?

 

То есть, кто я такой. Я же все-таки не Королева Елизавета. И вообще, хватит завывать! Да и начальник тюрьмы все-таки не Глостер. Хотя, конечно, «жалость» и уговоры ментов…

 

                                  Мавр простодушен и открыт душой.

                                  Он примет все за чистую монету.

                                  Водить такого за нос – сущий вздор.

 

Ладно-ладно! Все понятно. Уймись. Без тебя знаю. Да и хуй они меня за нос поводят! (Хотя, конечно, я и простодушен… и открыт душой…)

            Мне, кстати, вспоминается один прелюбопытный рассказик Андрея («Андрюхи курского») на эту тему:

–    Стоим мы с начальником оперчасти, а шнырь – пидор там у нас на зоне был, Терёха, пятнадцать лет за убийство сидел – пол моет. Ну, начальник ему и говорит: «Ладно, Терёхин, иди уж. Хватит на сегодня… Вот смотрю я на тебя, Терехин, и думаю: ну, почему тебе пятнадцать лет дали?» Терёха этот растрогался, чуть ли не зарыдал, и говорит со слезами на глазах: «Спасибо, Виктор Андреевич! Единственный Вы здесь человек меня жалеете!» Ну, собрался он и вышел, а опер продолжает: «Да таким пидорасам разве пятнадцать лет давать надо? Их стрелять сразу надо!»

Ладно, хватит себя накручивать. Нехорошо о человеке плохо думать. Наверняка он просто так приходил. Все-таки восьмой день у меня уже. Да и про эпопею эту траги-комическую с отнятым одеялом он наверняка знает. («Сага о Форсайтах»! «Илиада»! Битва титанов глупости на брантовском корабле дураков из-за выеденного яйца. Ура! Я победил! Свифтовская война остроконечников с тупоконечниками. Карбышев, блядь! В натуре.) Просто посочувствовать пришел человек, вот и все. Нельзя во всем только плохое видеть. Это дух на меня, наверное, так действует. У него ж там везде одни интриги. Во всех произведениях. Так и я, сам напридумал, да и во все это поверил!

 

                                      Я сам уверовал, что Дездемона

                                      И Кассио друг в друга влюблены.

 

Ты опять? Заебал уже своими дездемонами. В общем, подождем лучше до вторника. Кстати, все забываю спросить. Если уж ты здесь – а чем там кончается? «На уговоры дьявола поддаться…» А дальше-то что? А, ну, естественно:

 
                                        Сдалась пустая, глупая бабенка!

 

Понятно. Это я, значит, «пустая, глупая бабенка»? Понятно. А чего, собственно, иного можно было ждать от Глостера?

Все, короче. Спать пора. Запутался я уже во всех этих глостерах. Давай, спой колыбельную. Все равно ведь не отвяжешься.

 

                                       Дай только срок. Дела идут на лад.

 

Ты что, охуел! На какой «лад»?! Тоже, что ль, рехнулся? Как и я.

 

                                       Как жалки те, кто ждать не научился.

 

Ну, спасибо. Я, по-моему, последнее время только и делаю, что жду когда, наконец, «дела пойдут на лад». Чего-то только, все никак не дождусь.

Ладно. Вторник, вторник! Да, сэр, но с другой-то стороны «покамест травка подрастет, лошадка с голоду умрет». Хочешь сказать, а вдруг следователь во вторник не выздоровеет? А, хуй с ним! К тебе тогда присоединюсь и будем вместе по ночам завывать. Дуэтом.

 

                                На уговоры дьявола подда-а-а-а-аться?

 

Все, пиздец! Сплю. Точнее, пытаюсь. Брысь!

 

 

                         8 июня, воскресенье (девятый день голодовки)

 

Второе искушение Святого Антония-Франциска. Точнее, сразу аж целых два.

Первое – в обед.

Обычно всё происходит так. Стучат в дверь, и приятный женский голос (здесь вместо грязных тюремных баландеров пищу разносят миловидные добродушные женщины в безукоризненно-чистых голубых передниках) спрашивает:

–        Обедать будете?

–        Нет, спасибо!

В этот же раз, несмотря на моё обычное «нет, спасибо», кормушка вдруг распахивается и мне протягивают полную, дымящуюся миску горохового супа (О-о-о!..):

–        Кушайте, пожалуйста!

–        Нет, спасибо, я не буду!

(Увы!) Миска исчезает, кормушка захлопывается. Слышно, как разносчица негромко говорит стоящему рядом охраннику:

–  Слышал? Я предлагала!

Ага! Значит, по прямому указанию сверху! (Самой-то разносчице, естественно, на всё наплевать. Прикажут – предложит, не прикажут… Короче, хочешь – ешь, не хочешь – не ешь! У нас демократия. Это уже мне кум, потом объяснил. Более подробно).

Ну-у!.. это вы зря! Все-таки за миску чечевичной похлебки меня не купишь. Я не Исав. Это вы чего-то совсем меня дешево цените! (Чего-то я, блядь, уже мыслить начал, как какая-то блядь! Как проститутка. О цене торгуюсь. Наверное, голодание все-таки сказывается. Мозг не питается и пр. Поглупел? Да и вообще там, в Библии, по-моему, не Иов, а кто-то другой – Исав, что ли?.. Да-а… «Что-то и с памятью моей стало». Сахар! Срочно нужен сахар! А где его взять! Может, кружку съесть?)

 

После обеда искушения продолжаются.

−   На вызов!

На вызов? В воскресенье? К кому?

Оказалось, к куму. Молодой, высокий полноватый майор, вальяжно раскинувшийся в кресле. На стене большой портрет Дзержинского.

          Ну, обычные приветствия, то да сё, про голодовку обычный вопрос: отчего, да почему? – ну, в общем, обычная бодяга.

–        Чай? Кофе?.. С овсяным печеньем, а?

(Вот пидорас!)

–        Нет-нет! Что Вы! Никаких печений! У меня диета. Строгая.

Киваю на портрет и спрашиваю:

–        О! Я вижу, у вас тут портрет Феликса Эдмундовича? Он же, вроде, сейчас… не популярен?

 

(Между прочим, подробности биографии этого, с позволения сказать, «рыцаря революции» – кокаиниста и маньяка – у нас почему-то недостаточно известны. Судя по имеющимся архивным материалам и документам, убивать, хотя и не своими руками, ему просто нравилось. Впрочем, тогда ведь было много и тех, кому нравилось убивать именно  собственноручно…

Интересно, кстати, употреблял ли «железный Феликс» знаменитый «балтийский коктейль» – любимый напиток чекистов и красных революционных балтийских матросов: ложка кокаина на стакан водки? Хотя, наверное, вряд ли. Ведь они его обычно перед расстрелами пили, а лично Дзержинский всё же никого не расстреливал. Как, собственно, и Сталин, и Берия, и Гитлер. И иже с ними.)

 

–        Знаете, это творчество самих заключенных. Нарисовано, между прочим, сажей. Подручными, так сказать, средствами.

(Чудны дела Твои, Господи! Лучше бы он осиновый кол нарисовал, этот заключенный. И надписал: «На могилу дорогому Феликсу Эдмундовичу от миллионов благодарных зэка. Спите спокойно!». Портрет, между прочим, мастерский. Прямо, хоть в музей!)

–        Но вы ему хоть срок-то за это скостили?

Майор в ответ лишь смеется. (Понятно!)

–        А почему Вы так уехать-то отсюда хотите? – спрашивает он у меня. – У нас же здесь хорошо!

–        Даже слишком. Мне бы где попроще.

Майор опять с готовностью смеется.

–   Ну, рад был познакомиться с таким знаменитым человеком!

(И ты туда же!)

–        Ну, это я на воле был знаменитым, а здесь все равны.

Майор снова жизнерадостно хохочет. («Чему это он, блядь, всё радуется? Гондон. Напился, наверное, чаю с овсяным печеньем перед моим приходом», – злобно думаю я.)

–        Хотя, впрочем, у нас тут и до Вас были известные люди, – продолжает между тем кум. – Ковалев, например, тут сидел. Бывший министр юстиции. Тысячу сто с чем-то жалоб, между прочим, написал за время пребывания здесь.

(Да по хую мне твой Ковалев!)

–        Ну, грамотный человек, наверное, был, – рассеянно отвечаю я. – Знал, что делал.

–        Дурак он был просто! Он жалобы писал на решения, которые сам же и принимал, когда министром юстиции был.

–        Знаете, вот если бы Вы сюда попали – не приведи, конечно, Господи, я Вам этого вовсе не желаю!..

Я стучу по столу.

–        Спасибо.

–        Так вот, если бы Вы сюда попали, у Вас тоже мнение о мно-огом сразу же переменилось бы, уверяю Вас! И те действия, которые Вы ежедневно сейчас совершаете, даже не задумываясь, и которые сейчас кажутся Вам совершенно правильными, естественными  и нормальными, показались бы Вам верхом беззакония. Можете уж мне поверить! На слово.

Господин майор некоторое время на меня задумчиво смотрит.

–  Возможно!

Потом решительно нажимает кнопку вызова. Почти сразу же в кабинет входит (вернее, вбегает) разводящий и отводит меня вниз, в мою камеру-сборку типа шкафа.

 Кабинет кума, кстати, – на шестом этаже. Пришлось мне бедному, голодному, несчастному, измученному водой из-под крана, больному человеку… (А чем я, собственно, болен?.. Чем-чем! Душа у меня болит! Больному!.. Душевнобольному, что ли? Так и говори!.. Отстань!)

Так вот, бедному… а!.. это уже было… голодному, больному человеку туда тащиться! Можете себе представить? Сколько сил и здоровья мне это стоило? Пока кум пил чай с овсяным печеньем? (Тьфу, черт! И далось мне это печенье!) Ну, разве, скажите, это не издевательство?!

А вот сам хозяин, между прочим, и тот соизволил ко мне спуститься. Лично. Вот так. Наверное, все-таки он вчера искренне ко мне приходил. Просто по доброте душевной. Без всякой задней мысли. Приятно все же в этом убедиться. Что вот есть еще, оказывается, на свете добрые люди. Без всяких задних мыслей. («А что там у него, интересно, с передними?» – неожиданно мелькает у меня в голове шаловливая мыслишка. Но я ее решительно гоню.) Начальники тюрем. Ах!..

 

Впрочем, ни в коем случае нельзя расслабляться! Не следует забывать, где я.

           

                                  Здесь нужно, чтоб душа была тверда.

                                  Здесь страх не должен подавать советов.

 

Короче, «надо быть всегда наготове». Вот только чего? Наготове чего? Очередных пиздецов? Хотя, конечно, и приятно убедиться, что классики в моем случае так единодушны. Значит, я на верном пути.

Куда? В ад? В дантовский? А где тогда, блядь, Вергилий? Без него же я там ни за грош пропаду!! Сгину, как таракан. И где же?.. Эй-эй! Хватит!.. А то, как бы еще ненароком и дантовский дух сюда не вызвать. В придачу к шекспировскому. (Где он, кстати? Давненько уж что-то не объявлялся.)

Тогда они уж точно вдвоем меня с ума сведут.

Всё! Спать. Хватит. Спокойной ночи… малыши.

 

 

                        9 июня, понедельник (десятый день голодовки)

 

С утра по твоей просьбе приходил адвокат и целый час уговаривал меня прервать голодовку. Рассказывал, как ты переживаешь, волнуешься, плачешь и прочее.

Э-хе-хе… Не следовало бы мне все-таки жениться… Не на тебе конкретно, а вообще. Как, блядь, скажите на милость, можно совершать подвиги, имея на руках жену и детей? Это все равно, что пытаться плыть с двухпудовой гирей на шее.

Какая-то неразрешимая дилемма. Что делать, если твои собственные принципы чести, достоинства и справедливости вступают в противоречие с семейным долгом?

 

                                     Как быть с влеченьями и снами?

                                     Что делать? Следовать ли им?

                                     …………………………………………           

                                     К высокому, прекрасному стремиться 

                                     Житейские дела мешают нам.

 

В сущности, я тебя прекрасно понимаю. Ты женщина, и ты сейчас стараешься спасти семью, спасти меня. Ты действуешь по-своему правильно и убеждать тебя, отговаривать бесполезно. Ты права. Женщина и не создана для подвигов. Она хранитель очага, гнезда, семейного уюта. Вот ты и пытаешься сейчас, по мере своих слабых женских сил, его спасти, это самое гнездо.

Но в результате ведь ты фактически заставляешь меня поступать так, как поступила бы сама! Но я-то не ты!!

Вероятно, любовь, семья стали занимать слишком уж много места в нашей жизни. Да, конечно, это очень важно, но это все-таки еще не вся жизнь. Жизнь этим не исчерпывается. Если любовь начинает занимать в жизни слишком много места, значит, ни для чего другого места там уже не остается. Ни для чести, ни для долга, ни для достоинства. Все легко приносится в жертву любви. Семьи и детей. Вот и приходится

 

                                       Терпеть,

                                       Чего терпеть без подлости не можно.

                                                                                               (Карамзин)

 

Э-хе-хе… В общем, не получилось из меня Геракла. Чего уж там. На первом же подвиге (блистательная победа в битве за одеяло), все сразу и закончилось.

Согласился я, короче, на прекращение. Единственное, что выторговал  – это, что хоть завтра, а не сегодня. Когда со следователем поговорю. Да и то, после долгих и унизительных препирательств. («Да меня супруга Ваша на куски разорвет! Как я ей об этом скажу?!»)

Возвратился в камеру, лег на шконку. Настроение, хоть вешайся. Как в выгребной яме искупался. Даже в начале голодовки такого не было. Чувствую, что я что-то безвозвратно потерял, какую-то часть себя. Причем, возможно, лучшую. Лучше бы я умер. (Да, блядь, умрешь тут!)

В общем, не пустят меня теперь, похоже, по твоей милости в седьмой круг. Буду у врат Ада, среди ничтожных вечно мучиться. Среди тех, «…кто от великой доли отрекся в малодушии своем». Кого «…не возьмут ни Бог, ни супостаты Божьей воли».

 

                                        Их свергло небо, не терпя пятна;

                                        И пропасть Ада их не принимает,

                                        Иначе возгордилась бы вина.

 

Да-а, хорошенькая перспектива!!.. Воистину

 

                                        Эта жизнь настолько нестерпима,

                                        Что всё другое было б легче.

 

Впрочем, к чему теперь все эти красивости? Все эти «ненужные рыданья и жалкий лепет оправданья»? Поздно! «Судьбы свершился приговор»!

Я увидел лик Горгоны. Теперь мой удел – вечно блуждать во мраке.

 

                                       Закрой глаза и отвернись; ужасно

                                       Увидеть лик Горгоны; к свету дня

                                       Тебя ничто вернуть не будет властно.

 

Неужели ничто? Надо было все-таки отвернуться. А вообще – лучше бы я уж просто умер.

 

           

                               10 июня, вторник (прекращение голодовки)

 

С утра опять приходил адвокат вместе со следователем. Передал следователю заявление с просьбой перевести меня в любой другой следственный изолятор.

Попутно выяснилось, что эпизод с поддельным паспортом гроша ломаного не стоит. Ведь я им не пользовался. Это все равно, что сделать ксерокопию доллара. Это же не преступление, если вы ее никуда не предъявляли? Тем не менее, дело передается в суд и господин кандидат юридических наук заранее уверен в успехе. А чего ему? Если «наверху все решено!»

Впрочем, все это сейчас не имеет значения. Плевать! «Что пользы человеку, если он завоюет весь мир, но потеряет при этом самого себя». А вот я, похоже, самого себя как раз и потерял.

 

Возвращаюсь в камеру. Время обеда прошло, но кормить по здешним порядкам, судя по всему, все равно положено. (Гуманисты, блядь, хуевы!) Поэтому охранник для очистки совести спрашивает:

–        Обедать будете?

–        Буду.

–        Будете?!

–        Буду.

Секундная пауза, потом охранник куда-то убегает.

Через минуту-другую женщина-разносчица через кормушку уже протягивает мне полную до краев миску какого-то горячего супа и хлеб.

–        На второе у нас перловка. Будете?

–        Буду!

Кормушка захлопывается. Начинаю есть суп. Как ни странно, без всякого аппетита. Есть, в сущности, вообще не хочется. Механически съедаю полмиски, остальное выливаю в туалет. (Слишком много сразу есть не стоит.) Приносят перловку. Ем пару ложек перловки. Кормушка опять открывается и дежурный майор, сладко улыбаясь, елейным голоском спрашивает:

–        Кушаете, как вижу?

–        Кушаю.

–        Приятного аппетита.

(Чтоб ты сдох!)

Вечером на проверке я нехотя говорю майору:

–        Заявление о прекращении голодовки я тогда уж завтра с утра передам, как положено. Ладно?

–        Хорошо.

«Хорошо»!.. Чего, блядь, хорошего-то? Хотя даже и ругать-то их теперь не хочется. (Все-таки была отдушина!) Да и права у меня теперь в общем-то нет. Морального. Себя ругать надо.

Ладно. Всё. Не хочу я больше ничего писать. И вообще ничего не хочу. «Время лечит». На это только и остается теперь уповать. Может, отойду еще все-таки? Привыкну.

 

Р.S.  Да, кстати, совсем забыл! Взвешивали же меня вчера вечером! Шестьдесят четыре килограмма. До голодовки – было семьдесят три с половиной.  Неплохо.

 

Р.Р.S.  Охранники, похоже, после прекращения мною голодовки потеряли ко мне всякий интерес. Ночью вообще не заглядывали.

 

 

                                              11 июня, среда

 

С утра отдал заявление «о временном приостановлении голодовки до рассмотрения моей жалобы следователем». (Жалкая попытка хоть как-то сохранить лицо!)

Сразу после обеда в дверь стучат:

–  С вещами!

Быстро собираю все свои пакеты, свертываю матрас.

–        Готов?

–        Готов.

Дверь открывается. Около двери – двое охранников. Сначала выношу пакеты, потом возвращаюсь за матрасом и выхожу с ним из камеры. Окидываю камеру последним взглядом. Она пуста.

Охранники тем временем предупредительно подхватывают мои пакеты (ну, надо же!), и мы втроем поднимаемся по лестнице. Впереди и сзади по охраннику с пакетами, посередине я с матрасом под мышкой. Поднимаемся на третий этаж (так, а камера-то, похоже, будет другая), подходим к какой-то камере, охранник отпирает ее своим ключом.

 

Захожу. Камера поменьше предыдущей. Четыре шконки, два человека. Две верхние шконки пустые. (Слава Богу!)

–        Выбирай любую!

Выбираю правую. (А где же, блядь, бананы и капуста?! Что-то ничего я на полу не вижу… А бананчик-то я бы сейчас съел!)

Знакомимся, Коля и Юра. Коля – здоровенный, наголо стриженный, крупный парень с огромной цветной татуировкой на правом предплечье. С бычьей шеей, с фигурой борца-тяжеловеса. (Действительно, как потом выяснилось, мастер спорта по дзюдо; чемпион России в тяжелом весе). Одного переднего зуба нет.

Юра – невысокий, сухой и поджарый.

И что же?!

Коля – известный фальшивомонетчик (по профессии, кстати, врач – кончил медицинский институт – и вообще человек совершенно милый).

Юра – убийства, разбой и бандитизм (светит от пятнадцати лет до ПЖ – пожизненного).

Вот так, оказывается, бывает обманчива внешность!

Есть, между прочим, еще и третий сокамерник, но он сейчас сидит на киче (в карцере, рядом со сборкой, там, где я сам еще совсем недавно сидел).

–        Мусора отхуесосил за то, что он ему слишком сильно наручники затянул.

–        Избил, что ли?

–        Да нет! Обругал.

Саша-солдат. Прошу любить и жаловать! Убийца ( в Греции) Солоника и его подруги – манекенщицы Маши Котовой (так, кажется?).

–        И сколько ему светит?

–        Ну, он рассчитывает на тридцатник. Если повезет.

–        А разве у нас есть такие сроки?

–        У нас всё есть.

–        А я думал максимум – двадцать пять.

–        Это по отдельной статье максимум двадцать пять, а по совокупности – максимум тридцать.

–        А если не повезет?

–        ПЖ. У него еще в Греции два пожизненных.

(Кстати сказать, попутно выясняется, что один из обитателей камеры 602 – это куда они меня здесь поначалу было поместили – Палыч, внешне очень культурный и интеллигентный человек, на самом-то деле глава какой-то там преступной группировки и почти стопроцентный кандидат на ПЖ. «У них там шесть человек по делу проходит. Двое почти наверняка ПЖ получат. Палыч в том числе».)

Начинаем беседовать. Юра в основном молчит, с Колей же разговаривать довольно интересно. Вообще разговор получается весьма забавным и поучительным. Узнаю для себя, в частности, много нового…

О красивой светской столичной жизни:

–  Приезжаю в модельное агентство «Модус Вивенди», у меня там хозяйка, Нана, знакомая. Телки кругом классные!.. Ноги, сиськи! У меня аж глаза разбежались! Она мне говорит:

–        Триста долларов.

–        И что?

–        Выбирай любую.

–        А когда это было? – интересуюсь я у Коли.

–        В двухтысячном году.

О столичном казино и вообще об игорном бизнесе:

–        Они мошенничают?

–        Конечно. Для этого там боксики для карт стоят. Она (крупье), когда карты двумя пальчиками выкидывает оттуда, может верхнюю карту выкинуть, а может – вторую. Пальчиком вот такое… (Коля показывает) …движение быстро делает – и всё. Я, к примеру, сразу вижу, а обычный человек никогда не увидит.

–        И чего ты в таких ситуациях делаешь?

–        Ничего. Просто сразу забираю выигрыш, и всё. Она тебе сразу же говорит: «Извините…» А можно сделать вид, что не заметил, а потом… после работы встретить. «Девочка, а ведь ты передергиваешь. А у меня на пленке, между прочим, все записано». Ну, в общем, разные есть варианты…

О нравах современной молодежи:

–        Прихожу к другу. Сидим, выпиваем. Приходит к нему соседка, ну, чисто по-соседски. Садится с нами. Ну, сидим все за столом. Тут дочь ее приходит и тоже к нам подсаживается. На вид лет пятнадцать. А я тогда только с зоны вернулся. А друг возьми, да и скажи спьяну про это. Ну, дочка после этого на меня во все глаза уставилась. Потом подходит ко мне в коридоре и говорит: «Ты только что с зоны?» – «Да». – «А сколько отсидел?» – «Три года». – «А женщины там были?» – «А чего ты спрашиваешь?» – «Пятьсот рублей – и все дела!» – «А мама?» – «А-а!.. Она отвернется».

–        Пятьсот рублей… Это сколько же в долларах? – вслух размышляю я. – Пятнадцать долларов? Так дешево?

–        А на дорогах вообще сто пятьдесят рублей. Отсосать – пятьдесят. Отъезжаешь чуть от Москвы – в любой деревне вдоль шоссе толпы стоят. Матери сами дочерей приводят, как на работу.

–        Неужели правда? Матери дочерей?

–        Да вот я из Владимира ехал… Стою на светофоре. Подходит женщина. Так и так. Сто пятьдесят рублей – то, пятьдесят – это. «Нет, спасибо». – «Может, я для Вас стара? Вон, дочка стоит, восемнадцать лет. Но только минет».

Об изготовлении и сбыте фальшивых денег:

–        Руки у меня сейчас уже, конечно, не те – практики давно не было… Но даже сейчас, разбросай вот на столе фальшивые доллары вперемешку с настоящими. А я буду их просто, не глядя рукой брать и комкать. И на девяносто пять процентов фальшивую купюру от настоящей отличу… Я, когда читаю в газетах, что, мол, фальшивые доллары продавали за пятьдесят процентов от номинала – меня просто смех разбирает! Где они такие цены видели? Сказали бы хоть пятнадцать, ну, двадцать процентов – максимум. Это – потолок… Если взять стакан воды, положить на него доллар и поставить сверху другой стакан, диаметром поменьше, то доллар не утонет. Этот второй стакан будет стоять на нем, как на подставке.

–        А рубль?

–        Сразу утонет!

(Надо же! Интересно… При случае как-нибудь обязательно попробую…)

Про Чечню (Юра там служил) и вообще про армию:

–        Ну, приходит бензин или солярка – а там же бензина и солярки нет ни у кого: ни у них, ни у нас – сразу подъезжаешь с цистерной к какому-нибудь аксакалу, деду местному: «Солярка нужна?» – «А сколько?» –  «Да вон, целая цистерна!» Он сразу ворота открывает, заезжаешь – а у них там дворы на полкилометра и у всех цистерны вкопаны – сливаешь всю солярку; он деньги отсчитывает – и привет!

–        А как потом отчитываться?

–        А чего там! У начальника колонны просит солдат-водитель сто литров, а он ему говорит: «Тебе и пятидесяти хватит!» – вот и все дела!

–        Вот поэтому мы и войну у чехов выиграть не можем, что Юра им всю солярку продал! – смеясь, вставляет Коля.

–        Да чего там солярка! Там всё продается! БТР – пять тысяч долларов. Подъезжаешь к деревне: «БТР нужен?» Деньги отдают. Сразу команда, четыре человека, вылезает – всё, забирай! Ну, и всё остальное так же… У нас прапор был. В казарму входит – дежурному: «Эй хуй, скажи тому хую, пусть этот хуй ко мне придет!» Кто хуй? К какому хую? Кто к кому придет? И вот он мечется, чтобы понять!

Как варить самогонку, чтобы «с одного стакана сразу все с копыт!» (продолжение рассказа Юры):

–        Вывариваешь в бражке обыкновенную резиновую калошу. Ну, просто кидаешь ее в брагу, чтобы она там кипела. Я сам лично наблюдал такую картину. Идет пьяный дядя Степан вдоль забора и обеими руками за забор держится. Отпустить не может, потому что упадет. А ему надо через шоссе перейти. Тогда он что делает? Отпускает забор, встает на четвереньки и по-собачьи ползет к шоссе. Дополз, посмотрел налево «гав-гав!», потом направо, опять «гав-гав!» и дальше пополз. Не знаю уже, что ему там привиделось, что он по-собачьи залаял. Ну, вот самогону такого стакан засадил – и залаял!

 

Но настоящий сюрприз ждал меня в конце! Рассказываю Коле (как специалисту) практически никому не известную историю фальшивых билетов МММ.

Билеты МММ печатались за границей, на тех же самых заводах, где печатаются доллары. (Наши гознаковские заводы почти сразу же захлебнулись, не справившись с объемами МММ-овских заказов.) И у них были практически те же степени защиты, что и на долларах. Только полоски металлической внутри не было (слишком уж дорого стоило, накладно выходило). А в остальном – как доллар. (Наших рублей, по крайней мере, на порядок по качеству выше!)

Кстати сказать, объемы моих заказов были так высоки, что эти заводы в конце (ближе к августу) уже просто стали отказываться печатать доллары для американского правительства. Они и с моими-то заказами уже не справлялись! А я платил больше, чем американцы. И причем объемы все увеличивались.

Ведь все эти разговоры про то, что «пирамида рухнула» – полная чепуха! МММ была тогда на самом пике, в зените, на взлете, когда ее умышленно и совершенно сознательно развалили.

Но, впрочем, не в этом дело. Речь сейчас не об этом. Всему свое время.

Так вот, не помню уже сейчас, где-то в июле 94-го, кажется, я вдруг узнаю совершенно невероятную новость. Оказывается, наш представитель  случайно выяснил, что на одном из заводов, в Южной Африке, заказана и уже частично отпечатана огромная партия билетов МММ… но не нашего заказа!! А кто заказал? Неизвестно. Сколько именно? Тоже ничего не известно. Наш человек просто приезжал туда по делам и лично видел штабеля уже отпечатанных билетов. 

Представьте себе весь кошмар тогдашней ситуации. Билеты не являются ценными бумагами. Формально это просто фантики, которые может печатать, кто угодно. Ответственности за это никакой. Мы даже претензии предъявить ни к кому не сможем! Иначе говоря, с точки зрения закона, мы абсолютно не защищены.

Если фальшивые билеты печатаются на тех же заводах, что и наши, то они, естественно, и по качеству будут точно такими же, как наши. Они, фактически, и будут «нашими»! Завтра их предъявят к оплате – и что?!

Самое ужасное, что и объявить-то ведь об этом нельзя! Во-первых, паника сразу же может начаться, а во-вторых, вся эта история в целом сама по себе настолько фантастическая, что ей просто-напросто никто не поверит!

Южная Африка, таинственные заводы, загадочные недоброжелатели… Сказки, в общем, какие-то. Тысяча и одна ночь. Шахерезада! Объявлять, короче, никак нельзя. И не объявлять нельзя! Кто знает, сколько их там уже напечатали?!

–        Двадцать пять миллионов листов, – совершенно спокойно на этот, как я считал, чисто риторический вопрос, вдруг отвечает мне Коля. – И заказчик был не наш. Это немцы сделали. Я ведь прекрасно знаю все эти заводы. Они в мире наперечет. Мы с ними тоже тогда довольно тесно сотрудничали. Краску закупали и прочее. И вся эта история мне прекрасно известна.

Нет, ну можете вы себе такое представить? Вообразить?! Случайно оказаться в одной камере с единственным, наверное, во всей стране человеком, который почти через десять лет смог пролить мне наконец-таки свет на эту совершенно загадочную и уже полузабытую мной историю с фальшивыми билетами МММ!

Да это не просто случайность! Это уже просто мистика какая-то начинается! В чистом виде. Вы там что, наверху – сбесились, что ли?

Ладно, поздно уже. Точнее, рано (шесть часов утра). Все давно спят, один я сижу тут, пишу. Завтра продолжу. Начало, по крайней мере, интригующее! С меня даже вся моя меланхолия разом слетела.

 

 

Р.S.  Да, кстати. (Допишу уж, пока не забыл. Потом высплюсь.) У меня ведь тогда еще одна интересная мысль была! Чтобы вообще с билетами не возиться. И на печатанье их вообще не тратиться.

Просто доллары красить! (Ну, специальной краской, естественно. Чтобы от фальшивок отличать.) Красный доллар – мой, к примеру, зеленый – обычный.

Все законно! Доллар же от того, что он окрашен, не перестает быть долларом? Не теряет своей покупательной способности? Можно, скажем, пойти и обменять этот красный доллар в любом обменном пункте по номиналу. А можно обменять у меня на сто обычных, зеленых. Дело твое. И все, повторяю, совершенно законно. И никаких билетов печатать не надо! Всё американское правительство уже за меня напечатало. За свой счет.

Но тогда меня наверняка в каком-нибудь подрыве экономики могли бы обвинить.

Ведь эти мои красные доллары стали бы неизбежно в конце концов вытеснять обычные, зеленые. Фактически доллары бы просто замораживались. Изымались из оборота. В качестве обычного платежного средства их бы почти никто не использовал. А спрос, тем не менее, на них бы постоянно рос. В итоге долларов бы вскоре стало не хватать. Что, в свою очередь, неизбежно стимулировало бы ввоз в страну все новых и новых долларов. Ну, и так далее.

В общем, последствия для нашей и без того разнесчастной экономики были бы, скорее всего, совершенно катастрофическими! (Пиздец мог ей настать, короче! Полный!)

И вообще, вся эта идея в целом была слишком уж ярка, слишком вызывающе-блестяща! Она неизбежно привлекла бы всеобщее внимание, что, в свою очередь, могло подвигнуть власти на какие-то излишне-резкие и заранее непредсказуемые действия.

Так что пришлось мне, по здравому размышлению, все-таки от нее отказаться. Как ни жаль…

 

 

                                        12 июня, четверг

 

Праздник. День независимости. (От кого, интересно? От Украины, Белоруссии и пр., что ли?) Тишина – мёртвая. Охранники ходят полупьяные. (Не такие уж они, значит, здесь и «правильные». Это хорошо. Похоже, бардачина, она действительно везде.)

Пока присматриваюсь потихоньку. Вообще камера мне нравится. Тихо, спокойно. Телевизора нет, днем все читают. (На Матроске вообще никто никогда не читал. Кроме, разве что Вити, которому я давал своего Ганнибала.) Красота! Радио, правда, тренькает, но оно мне почти не мешает. Да и выключают его после отбоя. Вообще нравиться мне начинает здесь все больше и больше! Начинаю ценить «режим».

Тем более, что, как оказалось, ночного света (лампочка над дверью) для работы вполне достаточно. Читать-писать можно. А больше мне ничего и не надо! Сокамерники же ночью все спят. Как верхний свет выключают, так все сразу и укладываются. Рефлекс, блядь, наверное, уже выработался. Как у собак Павлова. Класс, в общем!

Ночь, все спят. Кругом тишина… Сидишь один… Пишешь, читаешь… Чай или кофе хочешь – пожалуйста! Ну, чего еще желать! Класс, короче. Предел мечтаний. Еще бы рыбалка платная была – так я бы тут вообще всю жизнь жил! По хую! (Шучу, шучу!..)

В довершение ко всему выяснилось, что днем только одеялом укрываться нельзя. Зато простыней можно. А под простыней я прекрасно сплю. Тем более, что сейчас лето. Не холодно.

В общем, мудак я был, что с ними бодался. Зеленые человечки, похоже, лучше меня самого знают, что мне надо. И именно так всё и устраивают. Для моего же собственного блага. Мудрые, блядь! Надо будет впредь принять это к сведению. И не ломиться больше в открытую дверь. Просто «следуй за Белым Кроликом!»

Камера, впрочем, оказалась бедная. Ни у кого ничего нет. («Чего только у нас нет! – философски заметил сегодня Коля, глядя в пустой шкаф. – Ничего нет!») Но это даже хорошо. Я здесь буду главным спонсором, а это положительно скажется на отношении ко мне сокамерников. (Хотя с этим, чувствуется, и так никаких проблем не будет. Но тем не менее.)

Добавьте к этому горячую воду, неплохой сервис (белье, например, можно сдать в стирку, сходить в душ или в спортзал, парикмахера или врача своего любого вызвать с воли – все это за умеренную плату); пластмассовые ножи есть; ножницы, иголку и пр. выдают сразу по первому требованию – в общем, бытовых проблем вообще никаких! Плюс ассортимент ларька и продуктовых передач практически неограничен. Заказывай, что хочешь и в любых количествах. Как в супермаркете. Любые фрукты, молочные продукты и пр. Рай, в общем. Эдем. Земля обетованная!

Телевизора, повторяю, нет! (Хотя, если после отбоя его будут выключать, то можно даже и поставить. Я и сам иногда посмотрю. Тем более, что здесь и покупать-то его не надо. Можно в аренду взять.) Сокамерники спокойные.

Короче говоря, судьбой мне созданы теперь действительно абсолютно идеальные условия для работы. Желать больше просто нечего. Чудеса, да и только! (И на хуй, спрашивается, я голодал и на полу валялся? Впрочем, на здоровье моем все эти подвиги никак не отразились. Даже наоборот! Еще бодрей себя чувствую.)

С защитой вот только проблемы остаются… с адвокатом… Видеокамеры эти… хотя, с другой-то стороны, хуй ли мне эта «защита»?! Защищай меня, не защищай – результат один. В общем, в споре: защита – бытовые условия и комфорт, бытовые условия явно перевешивают. Слишком уж соблазнительна сама идея иметь возможность спокойно работать.

Тем  более, что планов-то у меня море! Если время будет, за историю МММ возьмусь. Давно уже написать собирался, да все руки никак не доходили. Если здесь действительно гроб и никаких событий происходить не будет (как в один голос воют мои, изнывающие от скуки, сокамерники – тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!), то вот как раз и займусь. Или триллер какой-нибудь на досуге напишу. Тоже давно собирался. Про… Впрочем, пока секрет.

Короче, скука меня не пугает. Наоборот, мне времени тут просто катастрофически не хватает! Спать, блядь, некогда. Надо ведь еще и с сокамерниками хоть для приличия иногда общаться. В шахматы, там, играть и пр. В общем, цейтнот. Цейтнот, цейтнот, цейтнот! Причем, хронический.

 

Черт! Что-то у меня опять ритм письма сбивается. Опять, блядь, рваный, судорожный и какой-то издерганный весь становится! Скачущий. (Куда, на хуй?!) Что-то со мной здесь все-таки происходит. Не знаю пока: хорошее или плохое, но происходит! Как-то я меняюсь! Только было я вчера порадовался, как ровно и гладко все пишется… Даже скучновато слегка… И на тебе! Ладно, впрочем.

Ладно. Ладно, ладно, ладно! Черт! Черт-черт-черт! Что это? Я здесь, в тюрьме, практически все время, постоянно, непрерывно что-то ощущаю… чувствую… слышу… Что-то неявное, неясное, невнятное, неведомое… Какие-то смутные отзвуки… слабые-слабые дуновения… шорох… шелест… Что? Что это такое?

Тяжелое, монотонно-ровное, обжигающе-холодное, леденящее дыхание Бездны? Захлебывающийся, жаркий, лихорадочно-нервный, прерывисто-горячечный шепоток подкрадывающегося безумия? Или, может, это просто грозно веет ветер Вечности, и вот уже, предчувствуя его, Муза величественно, плавно и неторопливо, расправляет свои пронзительно-прекрасные, трепещущие и ослепительно-белоснежные, лебединые крылья… Всё!!! Всё! Успокоились. Взяли себя в руки. (Вот в таком-то состоянии и надо триллеры писать! Черт!) Вот так. Всё.

Никаких муз! Никаких бездн! Никаких вечностей! Вернемся к прозе. Надо хоть события сегодняшние описать.

Что там у нас сегодня было? Да ничего, собственно, и не было. Описывать-то особенно и нечего. Стишок, вон, тюремный про рыбкин суп услышал. Забавный.

 

                                          Суп-тоска –

                                          Вода кипячёная.

                                          А в нем плавает треска –

                                          Рыбка заключенная.

 

Позже Коля еще про завод какой-то подпольный по производству лосьона рассказывал.

–        Вся милиция про него знала.

Да какая, на хуй, «милиция»? Как вообще может существовать подпольно целый завод? Это нонсенс! Там же куча рабочих. У всех семьи, друзья, родственники. Городишко маленький. Да все там, значит, знали! Все!! Сверху донизу. И все, значит, были в доле! Это что, непонятно?! «Милиция»?! Это что, я один такой умный или просто все кругом полные дураки? Или и то, и другое одновременно?

 

Ах, ну да! Потом про зэков еще разговор зашел. Я вспомнил, что Чайка доклад в Минюсте делал и обнародовал следующие данные. В России сейчас четыре миллиона заключенных. В то время, как в самые мрачные сталинские времена эта цифра никогда не превышала один и семь десятых миллиона. Даже в 37-м году!

–        Один и восемь десятых миллиона, – поправил меня Коля. – Я тоже про это читал. Хотя цифры у нас все время перевирают. В разных газетах разные печатают. Я, между прочим, еще читал где-то или слышал, что против зэков четыре института работают. Методики разные разрабатывают. Содержания, допросов, давления и т.д.

А чего? Вполне возможно. У меня вообще последнее время складывается впечатление, что у нас одна половина страны сидит, а вторая ее охраняет. А больше никто ничем не занимается. Ничего больше никто не делает.

Что же касается разных цифр в наших газетах, газетках и газетенках, то чему тут, собственно, удивляться-то? Все правильно. Вы что, разве позабыли уже, как они еще совсем недавно назывались, все эти наши газеты и газетки? (А многие, кстати, и по сей день так простодушно и сохранили в полной неприкосновенности все эти свои откровенно-полупочтенные названия.)  «Комсомольская правда», «Московская правда», «Пионерская правда»…

Почувствуйте разницу! Правда, как видите, у нас бывает разная. Разного сорта и качества. Вот, например, правда комсомольская, а вот, скажем, московская! В общем, на любой вкус! Как колбаса в супермаркете. Вы какую предпочитаете? Наверное, что-нибудь поострее и попикантнее? Да?.. Вот, пожалуйста! Вам кусочком или порезать?

Да разве одна только правда? А совесть? А честь? А честность?

Помните, как некий небезызвестный господин Степашин в свое время в чем-то там в очередной раз публично каялся и торжественно давал всем нам свое «честное офицерское» слово? Публично признавая тем самым, что обычному его «честному» слову давно уже никто не верит, так что его-то и давать не стоит. Все равно всерьез никто не воспримет. Вот «честное офицерское» – это совсем другое дело! Это уже нечто посерьезней. Оно отличается от «обычного честного», как второй сорт от третьего; как дорогой и благородный «Абсолют» от обычной дешевой дурно пахнущей и отвратительной на вкус рязанско-тамбовской бормотухи. (Или откуда там сей благороднейший и честнейший государственный муж родом?)

А ведь есть!.. есть, наверное, у господина Степашина в запасе еще и первый сорт, и даже высший!.. «Честное генеральское», «честное маршальское»… А может, чего доброго, и еще какие-нибудь другие? Рангом и ещё повыше?.. Например, «честное-пречестное»?.. Или «самое-распресамое»? А?.. Что-нибудь, типа, «мамой клянусь!»?.. Кто знает. Да наверняка есть! (Но это, впрочем, уже только для своих скорей всего. Для личного, так сказать, пользования. Дефицит. В розничную торговлю вряд ли поступает.)

Итак, как видите, честь и честность у наших политиков тоже бывают разные. Разного качества, достоинства и свежести. Как осетрина у злосчастного булгаковского буфетчика. Хотя, с другой-то стороны, что такое наш политик? И какое у него может быть «достоинство»? Это ведь…

Впрочем, об этом как-нибудь в другой раз. Как-нибудь позже. А сейчас времени уже много. Спать пора. (Опять, блядь, не высплюсь!) До завтра! Завтра увидимся.

 

 

                                         13 июня, пятница

 

Новостей – никаких. По-прежнему праздники. Знакомлюсь на досуге с местным бытом. Выяснил, например, что непосредственно перед обходом лампочка над дверью загорается. Чтобы все к моменту обхода уже стояли одетые. Очень удобно.

Был сегодня дежурным по камере. Всех дел-то ответить «всё нормально» на дежурные вопросы «как дела, жалобы есть?», задаваемые обычно при обходе. Ну, ответил.

Да, на прогулку впервые здесь ходил. Вместе с Колей. Юра спал. Здесь, кстати, по одному и в камере оставляют, и на прогулку водят. Во всех остальных тюрьмах – только по двое. Получается, что, если нас трое, то либо идут все, либо никто. Здесь это не так. Обыскивают только, пизды, при входе-выходе (в других тюрьмах этого нет), а так нормально. Дворики большие, музыка даже играет. Нормально, в общем. Можно сказать, хорошо.

С кормлением вот только не так все здесь здорово обстоит, как мне поначалу показалось. Никаких кур в супе тут, к сожалению, не плавает. (А у нас самих, повторяю, хоть шаром покати. Кроме сала ничего нет. Даже сахара. А ларек, как назло, в праздники не работает.) Обычное, в сущности, тюремное питание. Ну, может, чуть получше. Самую малость. За деньги, за свой счет – да, пожалуйста, но вот сами ничем особенным не кормят. Это я тогда погорячился, их нахваливая.

На прогулке Коля много рассказывал мне об азартных играх, вообще, и о картах, в частности. Как кропят колоду (чесноком, например, толченым стеклом…), как передергивают и т.д., и т.п. Пиздец, в общем. Играть ни в коем случае нельзя! Предупреждаю всех, кто меня сейчас читает! Ни в коем случае не играйте в тюрьме ни в карты, ни в какие другие азартные игры! Никогда.

Потом речь заходит о нашем четвертом сокамернике. О Саше-солдате.

–        Пять суток уже кончились. Значит, ему десять дали. Или пятнадцать.

–        А может, шесть или семь?

–        Нет, ему либо пять дают, либо сразу десять или пятнадцать.

–        А когда у него суд?

–        Да вот, начался как раз.

–        И сколько идти будет?

–        Ну, год, не меньше. У него сейчас с ореховскими. А потом, как отдельное дело, с медведковскими.

–        А чего он там, на них работал, что ли?

–        Ну да. Штатным киллером.

–        И сколько у него трупов?

–        Тридцать два доказанных.

–        А он что, в спецвойсках каких служил?

–        Да. Боевой пловец.

–        Он сам москвич?

–        Да. С Филей.

–        Женат?

–        Нет. Мама ему передачи носит. Вообще он в жизни очень интересный человек. Веселый, шутит все время! Умный. Четвертый год, кстати, здесь сидит.

–        А с какого года он в криминале?

–        С 92-го.

Так-так!.. С 92-го… значит, в 94-ом году он уже «работал». Надо будет спросить этого «веселого, умного человека», не поступали ли ему, часом, и на меня заказы? Или, по крайней мере, не слышал ли он о чем-либо подобном?

Сам-то я, во всяком случае, признаться, нечто подобное слышал. Что меня уже якобы несколько раз «заказывали». Причем, мои же собственные сотруднички. Опасаясь за «свои» деньги, когда их в воровстве уличали. Были там такие деятели. В банковской сфере, в частности. Да и не только! Впрочем, не важно. 

Ну, так вот, нечто подобное, повторяю, я уже в свое время слышал. Но тогда все это были просто пустые разговоры. Ну, говорят тебе такое, а как проверишь? Тем более что, кто говорит-то? Твоя же служба безопасности. То есть люди, заведомо заинтересованные. Которым надо лишний раз показать тебе свою собственную значимость, осведомленность, продемонстрировать, как, мол, они хорошо работают и всё знают. Короче, все это может быть самая обычная провокация. Да и вообще, как писал в своих мемуарах бывший колчаковский военный министр барон Алексей Будберг: «Деятельность любой контрразведки (читай, в данном случае: службы безопасности) – это на девяносто пять процентов провокация». И это правда. В общем, верить в таком деле им нельзя.

А тут, похоже, мне может представиться совершенно уникальная возможность все это выяснить! Причем, непосредственно из первых рук. Есть тут один веселый человек, который может мне все это рассказать. Ведь, если действительно что-то было, он почти наверняка об этом слышал. Даже если и не ему непосредственно заказывали. По крайней мере, мне так кажется. Возможно, конечно, я все себе совершенно неправильно представляю, и в их среде все несколько иначе обстоит. Быть может, такая информация никуда не уходит и, если не к нему непосредственно обращались, то он об этом ничего и не знает. Возможно!.. Но мне почему-то  кажется, что это не так. Хоть что-то, да слышать был должен!.. Ладно, чего гадать. Вернется с кичи – поговорю и все выясню.

Но, если он действительно что-то знает, то это будет уже чересчур! Это будет перебор! Это тогда уже самая настоящая мистика начнется! Чертовщина просто какая-то! Сначала Коля с этой своей историей про мои фальшивые билеты в Южной Африке (про немцев), теперь…

Попасть в камеру, где два человека из трех оказались практически единственными в мире обладателями какой-то совершенно невероятной о тебе информации! Если это не чудо, то что тогда вообще чудо? Надо, чтобы черт с рогами воочию явился? Одних только следов копыт недостаточно?

           Между прочим, Юра должен отсюда съехать в ближайшие дни. Его, вроде, в другой изолятор переводят (он чуть не  прыгает тут от счастья). Сам следователь сказал. Так кого же, интересно, вместо него тогда сюда поселят? Какие еще чудеса меня ждут? После того, что уже произошло, я кажется, ничему больше не удивлюсь! Что нового о себе я еще вдруг узнаю?

           Кстати, перечитайте мои старые записи. Я заранее с уверенностью предсказывал, что случайности и чудеса вокруг меня будут происходить постоянно! И они действительно происходят постоянно (причем какие!). Что они будут продолжаться. И они действительно продолжаются!

Так вот, предсказываю теперь и дальнейшее. Заранее! (Как какой-то, блядь, Нострадамус!)  ЧУДЕСА НЕ ПРЕКРАТЯТСЯ !! ОНИ БУДУТ ПРОДОЛЖАТЬСЯ И ДАЛЬШЕ! События вокруг меня будут развиваться все быстрее и быстрее, причем, совершенно необычным и непредсказуемым образом! Самым невероятным! И чем все это закончится?.. Хотел бы я и сам это узнать!

Вот запомните сейчас хорошенько все, что я сказал. Всё это сбудется! Сами увидите. («Сами увидите»!.. А ведь все это не с Иванушкой-дурачком в тридевятом царстве происходит, а со мной!.. Караул!! Спасите!)

 

Р.S.  Вечером Коля протягивает только что проснувшемуся Юре книгу.

–        Хватит спать! На, почитай хоть!

Тот берет… читает заглавие:

–        Б. Акунин. «Пелагея и Красный Петух». Красный петух… Замусоренный пидор, что ль? Что это за книга такая?

 

 

                                     14 июня, суббота

 

Ну вот! Что я говорил! Опять начинается. Суббота, праздник, а мне очередную бумагу принесли! Да еще какую!

Сокамерники, блядь, изнывают от скуки, одному мне скучать некогда! У моих пиздецов, похоже, ни праздников, ни выходных. Работают, блядь, 365 дней в году! Как часы. Как электровеник! (Витю вспомнил.) Тоже круглосуточно. Впрочем, по порядку.

День вообще выдался какой-то пакостно-мерзостный. Дождь, прохладно, на прогулку не пойдешь… (Промокнешь сразу весь на хуй! Дворик-то открытый.)

С утра дежурный начал вдруг в дверь долбиться. «Заправьте постель! Заправьте постель!» Постучит, крикнет пару раз – и уйдет. Минут через десять – опять. Да чего ему, блядь, надо? Заебал! Заправлено же у всех все!.. На одеялах же все лежат под простыней! А под простыней ведь можно!

            Оказалось, что ни хуя нельзя! Это просто предыдущие смены были такие хорошие, смотрели на все это дело сквозь пальцы. А вообще-то нельзя. И все давным-давно уже под куртками лежат, один я под простыней. Из-за меня-то, блядь, и стучат, всех будят.

Вот черт! Однако делать нечего, вылезаю из-под простыни. Куртки у меня нет (на складе), поэтому сразу же начинаю мерзнуть. Ворочаюсь, ворочаюсь, заснуть все никак не удается. В общем, куртку надо будет длинную заказать или плащ. Пока же придется потерпеть. Ладно, разберемся. Потерпим.

Заснуть, чувствую, так и не удастся. Да и все равно завтрак уже сейчас будет.

Дожидаюсь завтрака. Наконец, кормушка распахивается. «Ребята, завтракать!» Спрыгиваю со шконки, подхожу к кормушке (остальные спят) и забираю завтрак (очередной рыбкин суп – третий день подряд).

Завтракаю. Мою миску и ложусь снова (кстати, тут даже Fairy есть!). Заснуть даже не пытаюсь, все равно проверка скоро. Лежу, дремлю и жду проверки. Но вот наконец и проверка. Теперь можно попытаться и заснуть!

Не тут-то было! Примерно через час-полтора дверь снова вдруг распахивается. Сокамерники встают и совершенно спокойно и без всякого удивления идут к выходу. Это еще что? Вчера, впрочем, было то же самое, но я-то думал, что это был какой-то местный шмон? Так это был не шмон? А что тогда?

Оказалось, что это так здесь простукивают киянкой (деревянным молотком) решку и шконки. Такая здесь у них, блядь, хитрая процедура. Если в остальных тюрьмах на утренней проверке всех выводят из камеры, дежурный туда заходит и все быстренько простукивает (а зачастую и вообще не заходит), то здесь все обстоит иначе. На проверке никого из камер не выводят и ничего не простукивают, но зато потом, через час-полтора приходят еще раз, выводят всех из камеры и ведут на сборку. А сами проходят в камеру и все простукивают. Во, блядь!

Сборка у них тут, конечно, чистая и уютная, да вот только находится, к сожалению, довольно далеко от нашей камеры – в другом конце коридора. Пока мы туда дошли – все уже и «простучали»! Поэтому на практике выглядит все так. Нас доводят до сборки, заводят в нее, запирают дверь, потом практически сразу же ее снова  отпирают и ведут нас обратно. В общем, эдакая небольшая прогулочка под охраной по коридору в оба конца. Туда и обратно.

Конечно, проще было бы оставить нас на пару минут стоять возле камеры (как, собственно, это делают во всех других тюрьмах), но, вероятно, здесь это не положено. Инструкция. Режим.

Ладно, Бог с ними. Не положено, так не положено. Пусть водят.

Возвращаемся в камеру. Ну, и что мне теперь делать? Спать – не спать? Или уж обеда теперь дожидаться? А потом выспаться? Тем более, что и спать-то вроде не хочется… В результате решил дожидаться. Почитаю пока!

 

             За обедом речь заходит о Саше (солдате). Начинаем прикидывать, когда же он  должен из карцера вернуться? Когда именно нам его ждать?

–        Если десять суток, то во вторник, если пятнадцать – в субботу.

Вслух считает Коля. (Хм… По-моему, в воскресенье получается?..) Потом вдруг неожиданно добавляет:

–        А может и вообще не вернуться!

–        Как это? – удивленно переспрашиваю я.

–        Могут сразу в другую хату бросить. Если холодильник заберут (холодильник как раз сашин), значит перевели.

Вот черт! Этого еще не хватало! А поговорить? Нет уж! Пусть уж он лучше все-таки сюда возвращается. Впрочем, я спокоен. Человечки сами разберутся, что для меня лучше. Что? Человечки какие? Зеленые…

Потом тема, к сожалению, меняется. Начинаются неизбежные (и признаться, порядком поднадоевшие уже) разговоры об амнистии (ну, как же без этого… любимая зэковская тема), о тюремных и лагерных порядках и пр., и пр.

–        Сейчас сверху указание пришло за пустяки не сажать, – рассказывает Коля. – А то многие сейчас вообще ни за что сидят. За мешок картошки. За мешок комбикорма. Зарплату не платят, а семью кормить надо. Он украл мешок комбикорма, продать хотел. Его поймали, дали два года. За полтора метра медной проволоки человек три года получил. Со мной в камере сидел. А один вообще собственную шапку украл!

–        Что значит, собственную шапку? – удивляюсь я.

–        Он пришел в гости в шапке и подарил ее по пьяни хозяину. А утром все забыл – что он там кому вчера подарил. Стал уходить, увидел на холодильнике свою шапку, а зима на улице, холодно. Он, естественно, ее и одел. Ну, и ушел. Хозяин проснулся: где шапка? Украли! Написал заявление. Этого и арестовали!

–        И сколько дали?

–        Два года строгого.

–        Почему строгого?

–        А он уже до этого сидел.

–        А у нас один полтора года вообще ни за что получил! – вступает в разговор и Юра («Юрасик»). – У нас там на Ставрополье акация такая местная вдоль дорог везде растет. Ее там полно, заросли целые, на хуй она никому не нужна. Но стволы у нее тонкие и прочные. И, главное, очень ровные. Удобно помидоры подвязывать. У нас есть такие сорта помидоров, кусты высокие, поэтому палки длинные нужны, чтобы их подвязывать. Ну, мужик один и решил этой акации нарубить. Срубил он себе палок семь или восемь и стал увязывать, чтобы нести. А по дороге агроном местный в это время ехал – увидел. Приехал, написал заявление, что эта акация, мол, чуть ли не в «Красную книгу» занесена! Ну, мужика сразу арестовали. Полтора года дали.

 

Наслушавшись всех этих разговоров, иду наконец спать. Но поспать мне сегодня, увы, так и не пришлось. Кормушка открывается.

− На букву М! (Здесь, судя по всему, всегда только так подзывают. Фамилии полностью не называют. Конспираторы, блядь, хуевы!)

Подхожу. Протягивают какие-то бумаги.

− Распишитесь в получении!

Читаю: «Постановление…» Так, так… А-а!.. Это, похоже, что-то связанное с моим новым уголовным делом. По поддельному, блядь, паспорту.

–        Где расписываться? Здесь?

–        Вот здесь.

Расписываюсь. Потом залезаю на шконку и начинаю более внимательно читать, что же тут мне принесли. Так-так! «Постановление о полном отказе в удовлетворении ходатайства». Так… Так… Ясненько.

Адвокат, короче, указывал, что разделение уголовного дела на два отдельных в данном случае незаконно и требовал объединить их в одно. А ему в этом отказывают. Понятно. Почему? Читаю: «поскольку решение о соединении уголовных дел в одном производстве отнесено к исключительной компетенции прокуратуры».

Неописуемо. Нет, это  просто неописуемо! Ну, как вам это понравится?! Им – про Фому, они – про Ерему! Управление машиной тоже, кажется, относится «к исключительной компетенции» водителя, но это же не дает ему права нарушать правила дорожного движения?! Водителя спрашивают:

− Почему Вы повернули налево? Вот же знак! Поворот запрещен!

А он в ответ заявляет:

− Я имею право управлять автомобилем. Это в моей исключительной компетенции. Вот мои права и доверенность.

– Да Вас же не об этом вовсе спрашивают! Да, права и доверенность у Вас в порядке, но налево-то Вы все-таки почему повернули? Вон же знак висит! Запрещающий.

Есть же такие-то и такие-то статьи УПК! Адвокат же их вам все в ходатайстве ясно указал! С ними-то как быть? Они что, не для прокуратуры писаны?! Об этом в постановлении ни слова. (А зачем? «Наверху же все согласовано».)

Н-да.. Похоже, события все-таки будут развиваться по самому наихудшему сценарию. С законом в моем случае решили, судя по всему, совсем не церемониться. А просто-напросто на него наплевать. А потом растереть и забыть. Правильно! А чего с ним церемониться-то! Раз «наверху все согласовано»!

 

Когда я высказываю все эти свои соображения сокамерникам (слаб, повторяю, человек), те начинают меня утешать и успокаивать:

− Да нет!.. Да ты что!..

Я некоторое время молча слушаю, злясь на самого себя (и на хуй я начал тут им жаловаться?), а потом спрашиваю Колю:

–        Слушай, ты вот, вроде, в этой области специалист. Все эти статьи по поддельным документам прекрасно знаешь. Если у меня найден фальшивый паспорт, которым я вообще никогда и нигде не пользовался, то что мне за это грозит?

–        Максимум полгода. Хотя у тебя отказ от преступления. Тебе вообще ничего не должны дать!

–        И тем не менее мне дадут. Причем по максимуму. А именно два года. Вот попомни мои слова! А в утешениях я не нуждаюсь.

Коля некоторое время молча на меня смотрит, потом встает и идет заваривать чай.

–  Ладно, Пантелеич, давай чайку попьем! Тебе как, покрепче?

 

Р.S.  Кстати, сам-то Коля, оказывается, взял по своему делу все на себя, чтобы выгородить своего подельника.

–        Я не его, а дочь его пожалел, двенадцатилетнюю. У нее гемофилия, и вообще она вся больная. Он рыдал и в ногах у меня валялся. «Коля, говорил, всё будет! Жене твоей буду каждый месяц деньги давать, тебя здесь греть. В ГУИНе всё решим с твоим УДО, всё ровно будет! У него, мол, там завязки крутые есть!» А мой адвокат, старый такой еврей, он мне еще тогда сразу сказал: «Ты что, с ума сошел? Он же тебя кинет! Если ты такие показания дашь, я ничего сделать не смогу. Так ты пятерку получишь максимум, а так – десять лет особого! А он тебя кинет. У него на роже это написано!» Но я его дочь тогда пожалел… Ну и рассчитывал, честно говоря, что он меня здесь греть будет!

–        Ну и как? Греет?

–        Даже передачи ни одной не прислал! И сразу переехал – квартиру и телефон сменил.

 

 

                                       15 июня, воскресенье

 

Тихий воскресно-праздничный день. Никаких событий.

Узнал, кстати, зачем здесь на прогулке музыку включают. Оказывается, чтобы зэки из разных двориков между собой не перекрикивались. (На Матроске, например, это сплошь и рядом.)

А я-то, признаться, поначалу по простоте своей душевной подумал, что это исключительно ради того делается, чтобы заключенным настроение поднять! Чтобы нам гулять было веселее. Ага, блядь! Веселее!..

Возвращаемся с прогулки – матрасы у всех с краю закатаны. Значит простукивания уже были. Без нас. Так что по  коридору гулять сегодня не придется. Нет, все-таки они молодцы! Что ни говори. И вообще, повторяю, мне здесь положительно нравится!

Я, блядь, наоборот теперь боюсь, как бы меня отсюда не перевели! Я же заявление следователю написал. С просьбой о переводе. Да еще, как назло, со всякими там угрозами. Что, мол, голодовку  в случае отказа возобновлю и пр. Вот испугаются они, чего доброго…

Плюс еще адвокат заявления в СМИ должен сделать. Про то, как меня здесь тиранят. Да, наверное, уже сделал. Может, там уже в прессе шум поднялся! Мы же тут в связи с праздниками газет не получаем. Хуй его знает, что там уже творится?

Вот черт! Переведут еще, чего доброго в Лефортово!.. Я же сам в заявлении написал (по совету, блядь, адвоката!): «…в любой другой следственный изолятор». Вот и переведут… И не скажешь ведь уже ничего! «Вы же сами просили в любой другой?! Вот Вас и перевели… Ах, здесь Вам тоже не нравится? Ну, знаете, тогда уж извините!.. На Вас не угодишь».

А в Лефортово я что-то не хочу. Ну его на хуй! Мне и здесь хорошо.

Там, кстати, режим еще строже, чем здесь. Руки ночью только поверх одеяла должны лежать. Холодильник стоит не в камере, а в коридоре: хочешь что-то взять – вызываешь охранника. Ну, и прочие прелести. В пизду, короче!

У Юры там сейчас сидит подельница, которая на всех остальных дает показания. Ее там от них в одиночке прячут.

–        А зачем она дает? – интересуюсь я.

–        А хуй ее знает!

–        Наверное на послабление рассчитывает?

–        Да нет!.. Какое там «послабление»! Она бабушку собственную задушила.

–        Как задушила?

–        А так! Та ее сковородкой сзади по голове ударила, она повернулась, схватила руками за горло и задушила.

 

За обедом Юра разговорился (обычно он в основном молчит) и понарассказывал много весьма интересного про ставропольские нравы и обычаи. Как, к примеру, местные цыгане покупают и крадут (?) жен.

–        Я спрашиваю у одного: «Зачем ты столько денег за нее отдал? У нее что, пизда золотая?»

Как они торгуют наркотиками.

–        Поэтому-то они там все на лавэ и сидят. Лошадям золотые зубы вставляют! Сидят себе, и в хуй не дуют! И не жужжат!

Ставрополье, вообще, оказывается, край мака и конопли (а я и не знал). Они там свободно везде растут.

–        У каждого на чердаке мешки стоят.

–        А как она действует, анаша? Веселит или что?

–        Так разные сорта есть! Есть веселящие. Палец тебе покажут – ржать будешь. Есть – на умняк пробивает. Сядешь, вот, и будешь думать. А можно молоко сварить или кашку.

–        Какое молоко?

–        Ну, молоко варишь с коноплей. Глоток выпьешь – и сутки в нирване! Ну, не сутки – часов двадцать. Или кашку… Семена жаришь на сковороде на масле. Ложку съел – и то же самое. Я, помню, один раз после этого со столбами наперегонки бегал. Иду, а столбы быстрее меня бегут! Я думаю, как же так? Ну, а здесь уже – на винте. Вмажешься – и бегаешь целый день по Москве, как в жопу раненый. Ни спать тебе не надо, ни есть, ничего. Воду только пьешь, сушняк сбиваешь. Энергия из тебя прямо прет! Ты все время должен что-то делать. Люди телевизор или радио в таком состоянии по десять раз разбирают и собирают. Ну, в общем, тебе все время надо чем-то заниматься. Просто на месте сидеть ни одной минуты невозможно!

–        Вот как глазки-то у него сразу загорелись! – замечает Коля. – Поэтому-то ты отсюда и рвешься. Переведут в другую тюрьму – опять подсядешь?

–        Да нет, меня пока что-то не тянет!

–        Да ладно! Чего там «да нет»! В тюрьме наверняка подсядешь!

Я, между тем, с нетерпением жду завтра. Газеты принесут, адвокат, может, придет… Что хоть там в прессе-то делается? Сделал он уже заявление? Скандал-то там, часом, еще не начался? Вот, блядь, теперь еще забота! Может, отменить еще все успею?.. А?

 

Р.S.  Юра, кстати, рассказал среди прочего, как он на следственные действия отсюда ездил. В Павлово-Посад. На ИВС там сидел.

–        Первые сутки один, а потом этап пришел, веселее стало. А в соседней камере бабы сидели. Ну, я на решку одну вызвал, начал с ней базарить. А она мужа своего убила. Я ее спрашиваю: «А зачем убила-то?» – «А-а!.. Заебал!»

 

 

                              16 июня, понедельник

 

Не зря говорят: понедельник – день тяжелый. В хате – голяк. Жрать вообще нечего. Даже сахара нет. Адвокат, блядь, не пришел. Отец должен был к Коле из Владимира приехать, привезти хоть что-нибудь – тоже не приехал. Пиздец, короче. Полный. Пустыня Сахара.

В придачу ко всему еще лампа с утра сломалась. Люминесцентная. Мигает, блядь, и мигает. И раздражает, и читать невозможно. Глаза устают. Твою мать!

Днем, правда, заменили. Мы, когда нас в баню повели, сказали дежурному, лампу, мол, замените, пожалуйста, а то мигает. Кстати, баня здесь отличная! Настоящая душевая с раздевалкой.

Приходим из бани – все по-прежнему. Ничего не изменилось. Ну, мы опять вызываем  дежурного. Здесь ведь это очень просто. Не надо ни в тормоза ногами и кулаками колотить, ни орать надсаживаясь: «Старшо-ой! Старшо-ой!!» Просто кнопочку такую специальную нажимаешь – и вот он сразу перед тобой вырастает! Как в сказке! Как Сивка-бурка, вещая каурка. «Стань передо мной, как лист перед травой!» Как какой-то, блядь, Конек-горбунок. Чтобы немедленно исполнить любое твое желание. Лампочку, там, починить. Или, скажем щипчики принести… Может, я все-таки в тридесятом государстве? А?.. Что там дальше-то по сюжету?.. Одни пиздецы. И чан с кипящим молоком в финале. Ладно, черт с ним! Это еще не скоро.

Ну, так вот, вызываем опять дежурного.

–        Не забыли ли вы, часом, про нашу небольшую проблемку?

–        Нет, уже сообщил в техническую службу.

–        Ах, так! Ну, прекрасно! Тогда будем ждать-с.

И чтоб вы думали? Не прошло и часа, как ведь действительно заменили! Да какой там «часу»! Меньше! Сначала вывели нас в бокс «на технический осмотр камеры» (это так, оказывается, правильно называется ежедневное простукивание решки и шконок), потом вернули, потом опять вывели – и заменили лампочку.

В общем, как говорит Юра, «тюрьма-то здесь козырная!» («Да ставь таз прямо в умывальник!» –  «А он не рухнет?» –  «Рухнет – заменят. Тюрьма-то здесь козырная!»)

Так мало того, еще ведь и белье после бани сменили! Да-да! Вот ей-богу не вру! И всегда, оказывается, меняют. Каждую неделю.

Ну-у-у!.. А у меня-то на складе пять или шесть комплектов чистого белья лежит. На хуй, спрашивается, оно мне тогда вообще здесь нужно?! Со стиркой только потом возиться!.. Кандаёбиться. Да меня и казенное вполне устраивает. Если его тут каждую неделю меняют. Ха! Да о чем тогда вообще и говорить-то? Вот чудеса!

Между прочим, насчет стирки. Поскольку делать тут в тюрьме абсолютно нечего, каждый, естественно, пытается себя хоть чем-то занять. Придумать себе хоть какое-нибудь дело! Любое! Лишь бы не эта изматывающая, томяще-давящая, отупляющая тюремная скука!

Так вот, некоторые в этой связи постоянно что-то стирают. Это я еще на Бутырке заметил. Был там у нас один такой стиратель. Толя, кажется. Тяжелый случай! Штаны всё свои спортивные беспрерывно стирал.

–        Да заебал ты уже своей стиркой!! Сырость только в камере разводишь! Тубик еще из-за тебя все подхватим!

–        Нет, грязные уже.

–        Да вчера же ты их только стирал!

–        Нет, грязные уже.

И так почти каждый день.

Это же целая процедура. Сначала ждешь очереди на тазик. Потом греешь кипятильником воду. Кипятильник слабый, ждать долго. Смотришь все время: нагрелась или нет? Чтобы кипятильник побыстрее освободить. Потом мыло полчаса строгаешь – порошка-то обычного нет! Потом заливаешь – опять несколько часов ждешь. Потом стираешь, полощешь, выжимаешь. Чтобы не капало всем на голову, выжимать нужно долго и тщательно. А такую вещь, как штаны – вообще лучше с чьей-то помощью. Потом сушиться развешиваешь. Щупаешь постоянно, ну как? Не высохло ли еще? Не пора ли снимать? Другим ведь тоже развешивать нужно, а веревок мало.

В общем, повторяю, целая процедура. На весь день занятие. Весь день чем-то занят. Либо чего-то ждешь, либо что-то делаешь.

 

После обеда принесли наконец-то газеты. Свежие! Точнее, газету и журнал. «Семь дней» и «МК». (В других тюрьмах журналы, впрочем, тоже иногда приносят. На Бутырке, например, помнится, пару раз приносили. Причем журналы-то хорошие! Интересные. Единственный недостаток – не совсем, чтобы сказать, свежие. Так… обычно годичной давности и более.)

            С жадностью хватаю МК и с нетерпением разворачиваю. Быстро пробегаю глазами заголовки. Так… «Двадцать трупов»… «Алло, гараж!»… «кондиционеры»… Так… Так… А здесь?.. Ничего! Фу-у!.. Ничего! Про меня – ни слова.

            Значит, скандал, по крайней мере, еще не начался. Либо адвокат еще заявление в прессу не сделал, либо оно прошло незамеченным. Внимание на него просто не обратили. Не вызываю я, блядь, уже у прессы больше никакого интереса. (Хорошо бы!)

Ладно, уже неплохо. Если адвокат завтра придет, порасспрошу поподробнее. Может, и тормознуть еще все удастся. На сегодня, по крайней мере, ничего нет, все тихо – уже хорошо!

            Хотя, конечно, МК этот блядский… Это еще не показатель. Может, в других газетах что и напечатали… А это же Березовского газетенка, они только про него теперь пишут. Его каждый день раскручивают. Ну, каждый божий день! Вон, опять, пожалуйста! На второй странице (странно, обычно прямо на первой). В левом верхнем ряду – лучшее место (уж я-то всю эту кухню прекрасно знаю! Слава богу!). Всё, как положено. «Ельцин – БАБский символ».

Ругают, якобы. Как будто все кругом дураки и никто не понимает, что хвалить или ругать – это в данном случае почти то же самое. Значения не имеет. Главное – упоминать. По любому поводу! Чем чаще – тем лучше. Постоянно, изо дня в день. Не дать забыть, погрузиться в небытие! Не дать превратиться в ноль! А знак значения не имеет. Минус со временем легко меняется на плюс. Это только с нулем ничего не поделаешь.

По-моему, если бы не МК, про Березовского все бы давным-давно забыли. Ну, был и был! Мало ли, кто там у нас еще был? Кого у нас только не было! И где они все сейчас? Кто их помнит? А Березовский – вот он, пожалуйста! По-прежнему на второй странице МК! По-прежнему на плаву!

            С чего это они, спрашивается, создают ему ежедневную бесплатную рекламу?.. Значит, не бесплатную. Значит, они в доле.

            Мне вспоминается в этой связи один забавный случай из собственной практики. В свое время я проводил дни бесплатного проезда в метро. Не помню сейчас точно, сколько именно их было – пять или шесть. Так вот, обычно к этому мероприятию я очень тщательно готовился: мой представитель заранее связывался с газетами, выкупал у них лучшее рекламное место и вообще предметно договаривался, как именно они будут это событие освещать и что печатать.

Т.е. кроме того, что я платил метрополитену, я оплачивал еще и СМИ. Причем, очень щедро. В целом все это оказывалось довольно дорогим удовольствием. И вот в самый последний раз нечистый меня и попутал. Жадность одолела!

            Чего это, думаю, я буду им платить? Зачем? Событие это само по себе настолько значительное, что обойти его они просто не смогут. Что-нибудь, да напишут. Хотя бы одну-две строчки! Что МММ опять провело очередную благотворительную акцию – день бесплатного проезда. А больше мне и не надо. Это же не в первый раз. Народ уже знает, что это такое. Так что достаточно будет простого упоминания. Зато сколько денег сэкономлю!

            «Сэкономил»! Ни одна газета не написала ни одной строчки! Ни единой!! Как будто и не было никакого дня бесплатного проезда! Или это такое незначительное событие, что его и упоминать-то не стоит!

В результате вся эта моя благотворительная акция пропала даром. Пошла фактически коту под хвост!

И поделом! Ведь, в сущности, пресса была тогда права. Нечего было жадничать! Всем жить надо.

            Короче, то, что МК давно уже и совершенно сознательно работает на Березовского – у меня лично сомнений не вызывает. Тем более, что они-то на этом собаку съели. Они эту фишку быстро просекают.

            Помнится, когда меня на протяжении нескольких лет чуть ли не ежедневно ругательски ругали во всех газетах, только МК не писал вообще ничего. Абсолютно! Хотя до этого был настроен ко мне крайне враждебно. То есть они, по сути, единственные быстро сообразили, что любое упоминание идет мне только на пользу. Не дает забыть. Говорите, что хотите! Главное – не молчите! Именно поэтому они-то и молчали.

            А тут смотрите, как разговорились! Изо дня в день! Не понятно только, чем же это он их так прельстил? Деньгами? БАБками? Так он ведь, вроде, обычно никому не платит? Только обещает. (Да, по-моему, у него их особенно и нет.)

            «Березовский пожертвовал миллион долларов семьям погибших подводников с “Курска”»! «Березовский пожертвовал сто миллионов   долларов на такую-то партию!»

            Ага! «Пожертвовал»!.. Пообещал, а не пожертвовал. Видел ли кто-нибудь хоть грош из этих самых березовых денег? Хоть щепку? Вот, наверное, «родственники погибших подводников» сейчас как сыр в масле катаются! На березовые миллионы. Или на липовые. Ну, в общем, на что-то там, с флорой связанное. На деревянные, короче. На рубли, по березовому курсу пересчитанные. Один рубль – миллион березово-липовых долларов. А чего? Дерево – оно и есть дерево!

            Вообще-то очень удобная позиция. «Быть» (считаться!) сказочно богатым злым гением очень удобно. Можно обещать, что угодно – платить ведь все равно никогда не придется. Никто у тебя ничего публично не возьмет. Просто не решатся. Но галдеть все равно будут. А это главное.

          Подлинный же смысл всего этого такой:

–        Березовский пожертвовал сто миллионов долларов!  (Гроссмейстер пожертвовал ферзя! Что делать?)

(Сдавайся, ты, мудак, уже проиграл, только начав это обсуждение!)

–        Брать – не брать?.. Давайте возьмем!.. Нет. Не можем мы поступиться принципами!

(Конечно, не можете! Во-первых, у него и самого их наверняка нет – в смысле, миллионов, о принципах я уж вообще не говорю! а во-вторых, он и не собирался вам никогда их давать! Новые Васюки вам строить. Как же! Размечтались! И неужели вы даже не понимаете, болваны, что сам по себе факт обсуждения уже означает, что никаких «принципов» у вас нет и никогда не было?!.. Вы зачем здесь собрались? А? Вам предложили продаться, и вы собрались обсудить, стоит ли это делать? Посовещались и решили: нет, все-таки не стоит! Слишком уж дешево! Честь, блядь, дороже. Ну, так просто назовите свою цену! Какая там у вас сегодня такса?)

 

И вот идет бестолковый галдёж и бесконечные обсуждения и пережёвывания этой темы практически во всех средствах массовой информации: в газетах, на телевидении и пр., и пр. Везде! Причем, галдёж с заранее предсказуемым исходом. Брать ведь всё равно ничего нельзя. Можно только облизываться!

            Помню в бытность мою еще студентом, попала мне как-то раз в руки одна прелюбопытнейшая книжица. Называлась «Физики продолжают шутить». И были там описаны разные забавные случаи из жизни знаменитых ученых. И, в частности, следующий.

            У одного известного физика (чуть ли не у самого Эдисона) была на даче очень тугая калитка. Наконец кто-то ему сказал:

            − Послушайте, неужели такой известный физик, как Вы, не мог поставить себе что-то более совершенное?.

            На что тот невозмутимо ответил:

            − По-моему, калитка сконструирована гениально. Каждый, кто заходит, закачивает мне двести литров воды.

            Граждане журналисты! Каждый раз, когда вы упоминаете господина Березовского, вы закачиваете ему «двести литров воды»! Помните об этом!

            Впрочем, если роль бесплатной водокачки вас прельщает и устраивает – продолжайте в том же духе.

            Господи! Да неужели же все это и так не понятно? Без моих объяснений. Или мы действительно живем в «стране дураков»?

            Но все-таки, что там за роман у него с МК? Неужели он и их развел? Своими побасенками и обещаниями?.. А-а!.. Черт с ними! Чего я к ним, в самом деле, пристал? «Березовский»!.. «МК»!.. Чего я к ним, право, прицепился? К этой их «любви с интересом»? Чего я нос туда сую? Мне-то что?! Да плевать мне на них!

            Но вообще-то, повторяю, позиция у Березовского очень удобная. Обещай, что хочешь – выполнять-то все равно не придется! Сами откажутся. Не возьмут. Очень удобно! Очень. Даже завидно.

 

            Вечером за ужином Юра рассказывает, как у них в армии (когда он служил) проводили политинформацию: «Замполит зайдет и давай брести: кого он ебал, с кем бухал, как ему хуево живется. А во всем виноват мировой империализм. Политинформация, блядь!»

            Вот потому-то и надо жертвовать деньги компартии. На борьбу с мировым империализмом! Чтобы замполитам у нас не хуево, а пиздато жилось!

            Правильно, Геннадий Андреевич? Помните, тогда, в Думе?.. Ну, с билетиками-то МММ-овскими?.. Вы и соратники Ваши?.. По партии. А?.. А потом на голосовании по снятию с меня депутатской неприкосновенности… Ах, как нехорошо тогда получилось! Право, нехорошо! А какие обещания при обмене билетиков были! Какие договоренности! Ай-яй-яй! А?.. Геннадий Андреевич?.. Впрочем, не важно. Пока.

 

 

                                            17 июня, вторник

 

            Утром на прогулке Коля рассказал, что до меня с ними сидел, оказывается, зам. министра Чечни. Пятьдесят три года. Зовут Шарип. Как ни странно, тоже за фальшивые деньги.

 

–        Психология у него, как у семилетнего ребенка. К жизни совершенно не приспособлен. Говоришь ему: «Шарип! Ты чай любишь?» – «Люблю». – «Ну, завари». – «Я не умею». Мужику пятьдесят три года, а он не умеет чай заваривать!.. Шуток вообще не понимает! Всему верит. Делаешь серьезное лицо – и он даже не понимает, что над ним смеются. Я ему говорю: «Шарип! Как ты министром-то стал? С гор отару баранов, что ли пригнал?» – «Я не министром был, а зам. министра!»… Чехов ему знакомых перечисляешь: «Этого знаешь?» – «Знаю». –«А этого?» – «Тоже знаю. А ты их что, тоже знаешь?» – «Конечно, знаю!» Не верит! Рассказываю ему, как я  с Дудаевым вместе в бане парился. Тоже не верит! А я тогда японцев к Дудаеву привозил. Сам до сих пор только не знаю толком, зачем? Самолет целый за свой счет арендовал. Они там с нефтью что-то мутили. Дудаев же, когда стал президентом, он все на корню стал распродавать. Ну, и в бане вместе отдыхали. Я все это рассказываю Шарипу – не верит! Хуйне всякой верит, а правде – не верит. «А есть, – спрашивает, – у Дудаева на теле шрамы?» – «Есть, – говорю. – Над правой лопаткой пулевое ранение». – «Да, – говорит, – правда!» – «Ну, вот видишь». – «Значит, ты правда с Дудаевым вместе в бане парился!..»

–        А что за ранение? – интересуюсь я.

–        Да детское. То ли картечь, то ли дробь. Две такие рытвинки, как оспины. Это он еще в детстве получил. Ну, дети с ружьем баловались…

–        Слушай, Коль! А ты вот доллары фальшивые делал. А машинка их определяла?

–        Мои доллары только после где-то десятого прогона звенеть начинали. Десять раз прокатывали нормально.

(Господи боже! А я-то думал…)

–        А ты в 94-ом году уже работал?

–        Конечно.

–        А чего же ты мои билеты не печатал?

–        Да мы все это время, как нарочно, за границей были! Поздно чухнулись!

(«Как нарочно»!.. Как же!.. Судьба, блядь!! Зеленые человечки.)

–        А много по России таких бригад существует, подобных вашей?

–        Много.

(Так-так!..)

–        А не знаешь, кто-нибудь из них мои билеты печатал?

–        Могу выяснить. Я же ребят всех знаю, кто в этой области работает. Могу поспрашивать. Измайловские, я знаю, точно печатали.

(Та-ак!.. И куда же вы, блядь, спрашивается, смотрели, а?! Распиздяи инопланетные?!)

–        И много?

–        Не знаю. И, кстати, я тебе говорил про Южную Африку. Что это немцы тогда заказывали. Так вот, там среди них был только один русский. Ну, немец по паспорту, а на самом деле русский.

 

Очень интересно! О-очень!..  Итак, что же мы имеем?

Темпы роста цен были чудовищными (сто процентов в месяц). Систему со всех сторон рвали, разворовывали, растаскивали на части алчные и недобросовестные сотрудники; в нее вбрасывали, судя по всему, несчетными миллионами фальшивые билеты; ее целенаправленно и всеми силами разваливали власти; ежедневно поливали грязью с телеэкранов и со страниц всех газет средства массовой информации – и, тем не менее, она жила! Назло всем и наперекор всему!! И не просто жила – процветала! Стремительно и невероятными темпами разрасталась!

            Ведь все произошло за полгода! Первого февраля все началось, а уже третьего августа меня арестовали. Всего за какие-то полгода я практически с нуля, в одиночку добился того, что начал контролировать чуть ли не все денежные ресурсы страны! Еще бы месяц-другой и…

            И мне еще говорят о какой-то якобы «нежизнеспособности» МММ, что «пирамида вот-вот должна была рухнуть»!?

            Да у МММ, наоборот, была какая-то поистине дьявольская живучесть и жизнеспособность!! Ее вообще ничто не брало! Это был, какой-то, блядь, Терминатор-3! Неуязвимый и неистребимый. (Правда, я еще не смотрел пока этот фильм и так и не знаю точно, чем же там все кончилось и как же с ним в конце концов все же справились? Наверное, так же, как и со мной. Просто-напросто заперли куда-нибудь от греха подальше. В какое-нибудь, блядь, терминаторское спецСИЗО.)

 

            Днем разводящий (есть тут один такой пидорас) не разрешил мне взять на встречу с адвокатом пустые конверты. Как «не относящиеся к Вашему делу».

            Ну что? Новый раунд? Новую голодовку объявлять? Опять в шкаф? Ладно. Напишу завтра с утра жалобу на имя начальника СИЗО, а там посмотрим. В шкаф, так в шкаф. По хую! Тем более, что я, вроде, и отъелся уже…

 

            Вечером Юра рассказывает, как у них там, на Ставрополье, казаки пытались свои порядки устанавливать, и чем это все в результате закончилось.

–        На дискотеку явились с нагайками и начали всех лупить по беспределу. Ну, один волыну достал и двоих на месте положил. И все сразу затихли! Где они? Никого больше не слыхать!

–        Между прочим, – небрежно замечаю я, – я и сам генерал-майор казачьих войск. И потомственный дворянин, заметьте! У меня даже грамота специальная есть. Со всеми орлами, печатями и личной подписью чуть ли ни кого-то из самих Романовых!

Что правда, кстати, то правда. Есть у меня действительно такая грамота. Казаки торжественно вручили в свое время. Атаман какой-то там их казачий. Не помню уже сейчас, какого войска… За заслуги перед отечеством, естественно… Материальные, конечно, материальные!.. Выдал я как-то, помнится, что-то там кому-то когда-то… «на казачьи нужды»… Отвалил от щедрот… Наличными, разумеется, наличными!.. Без всяких расписок и документов – всё, как положено. «На помощь же беспризорным казачьим детям»! – ну, какие, скажите на милость, тут могут быть «расписки»? Это же святое!

А мне вдруг в благодарность – почетную грамоту! О присвоении чина, сана и дворянства. Крепитесь, мол, уважаемый Сергей Пантелеевич! Заграница нам поможет!

Ладно, впрочем. О-о-о-хо-хо!.. Не высыпаюсь я в последнее время… Пойду-ка, пожалуй, хоть сегодня пораньше лягу. Так что, бай-бай! До завтра.

 

Р.S.  Саша-солдат однако с кичи пока так и не вернулся. Значит, все-таки пятнадцать суток ему дали. Демоны. Теперь до воскресенья ждать придется. По нашим расчетам он в воскресенье вернуться должен. А там, хуй его знает. (Обычная тюремная присказка.) Подождем, в общем, до воскресенья. Чего-чего, а времени тут навалом.

 

Р.Р.S.  Ларек должны сделать в четверг. Это еще одна новость. Адвокат сегодня сказал. Быстрей бы уж! А то совсем уже пиздец. Вилы! Скоро, блядь, и чай с кофе кончатся.

           

 

                                              18 июня, среда

 

            Суматошный какой-то день. С утра отдал старшему смены свою жалобу. Тот взял ее и стал зачем-то внимательно читать. Жалоба, между прочим, довольно длинная. Прочитал, так ничего и не сказал, и молча вышел из камеры. Дверь захлопнулась.

–        А зачем он читает? Не ему же жалоба, а начальнику? – удивленно поинтересовался я у Коли с Юрой.

–        Ну дурак, ёб твою мать! –  раздраженно ответил мне Юра, снова заваливаясь спать. – Больной.

 

Часов в одиннадцать дверь камеры вдруг неожиданно открывается. В дверях охранники. «Все выходят из камеры! Каждый берет все свои вещи». Шмон? Ну-ну!.. Даже интересно. Первый раз же все-таки. Любопытно будет понаблюдать, как здесь все это происходит?

            А происходит здесь все это, оказывается, так. Каждый берет все свои вещи (кроме матрасов и постельных принадлежностей) и выходит с ними в коридор. После чего всех нас ведут вниз, заводят на сборку (в ту самую камеру, кстати, где я отбывал свою героическую голодовку), а уже оттуда потом начинают выводить по одному и шмонать за специальной стойкой. Шмонают, конечно, весьма и весьма тщательно и даже, я бы сказал въедливо, но в общем-то, все в целом протекает довольно спокойно, мирно и вежливо. Можно сказать, культурно. Даже протокол какой-то дают в конце подписывать, что, мол, «претензий не имею» (или, наоборот, «имею» – пиши, чего хочешь).

           Всё, короче, как в лучших домах Лондона и Парижа. На должном блядском уровне. Как в лучших… домах, в общем.

 

            Возвращаемся в камеру – чистота, порядок. Ничего не раскидано, не разбросано по всей камере, как это всегда и везде обычно бывает после шмонов. Нет, здесь ничего нигде не тронуто, всё по-прежнему аккуратно стоит на своих местах. Красотища, словом! («Гигиена и чистоплотность!» – наш девиз. Не волнуйтесь! Всё стерильно.)

            К тому же шмоны, как выяснилось, здесь всегда только плановые. Внезапных практически не бывает. Да и происходят они  всего-то два-три раза в месяц от силы. Не чаще.

            Что ж, это вполне нормально. По сравнению с другими тюрьмами («домами») – так вообще просто замечательно! (Сервис, повторяю, на высшем уровне! Риска никакого! Удовольствие клиенту гарантируется!) Так жить можно!

            Я лезу на свою шконку, а Коля тем временем наливает воду в электрический чайник – обычный наш, российский, металлический, здесь во всех камерах такие – закрывает его крышкой и включает в розетку. Вспышка! Громкий хлопок!.. Чайник сгорел.

–        Все, блядь, сгорел! – совершенно равнодушно комментирует Коля. – Пиздец чайнику.

–        И что теперь? –  несколько обеспокоенно спрашиваю я.

–        Да ничего! Сейчас дежурному отдадим – пусть чинят, – всё так же равнодушно отвечает Коля.

–        А пока без чая будем?

–        У нас же кипятильник еще есть! – терпеливо напоминает мне он.

Коля не торопясь наливает в пластмассовое ведерко воду, опускает в него кипятильник и сует его в сеть. Новый хлопок и вспышка!.. Сгорел и кипятильник!

Это, блядь, уже что-то новенькое! Пиздец что, решил сменить тактику и начал мне вредить по мелочам? Мало того, что в хате вообще ничего нет, полный голяк, хоть шаром покати, так теперь еще даже и чаю не попьешь! Что это, в конце концов, вообще за блядство!

            Вызываем дежурного.

–        Монтёра сейчас нет.

–        А когда будет?

–        Не знаю!

Очень мило! «Не знаю!» Тюрьма, блядь, козырная!

–  Да и хуй с ним, с гондоном! Я сам сейчас починю, –  вдруг решительно заявляет Коля, уверенно берет чайник и начинает с ним возиться.

Дай-то Бог! Будем надеяться, что он его действительно починит. Иначе… От меня-то в этом смысле толку – как от козла молока! Сами понимаете… Не знаю уж, как там от Юры…

 

            В этот момент в двери слышится какой-то скрежет. Все поворачивают головы. Дверь распахивается, и в камеру входит новенький с сумкой в руке и матрасом под мышкой.

            Молодой совсем на вид парень. Толя, двадцать четыре года. В тюрьме уже пятый год. Подельник Саши-солдата.

–        Та-ак, – несколько разочарованно тянет Коля. – Значит, Солдат уже сюда не вернется…

Честно говоря, я тоже слегка расстроен и даже, признаться, как-то обескуражен. А как же, блядь, мои грандиозные планы насчет того, чтобы что-то там разузнать и выяснить? Похоже, все они теперь летят к чертовой матери! Хотя, с другой стороны, Толя ведь был его подельником. Вместе, так сказать, работали. Может, и он что-то знает?

 

Через час-другой, когда все мы уже более-менее перезнакомились, наобщались и немного присмотрелись и притерлись друг к другу, начинаю свои осторожные расспросы. Хотя, конечно, по уму-то лучше бы было выждать хотя бы день-два, да уж больно не терпится!

–        Слушай, Толь, а мне вот говорили, что меня тоже в свое время заказывали. Ты ничего такого не слышал?

–        Нет, – немного подумав, отвечает мне Толя… потом, мягко улыбаясь, добавляет, – если бы заказывали, то убили бы…

–        Ну, на самом-то деле не так-то это было просто, – небрежно роняю я. Одаряю его ответной улыбкой и продолжаю. – Главная проблема заключалась в том, что я практически не выходил из дома. То есть выходил примерно раз в неделю в совершенно непредсказуемое время. Просто по настроению… Как меня подловишь? А если начать следить за подъездом – служба наружного наблюдения сразу вычислит. Она у меня круглосуточно работала. Чердаки всех близлежащих домов, откуда выстрел можно было сделать, тоже постоянно проверялись, ежедневно. У меня ж альфовцы работали, они все эти варианты прекрасно знали.

–        Альфовцы? – с интересом переспрашивает внимательно слушающий меня Толя.

–        Ну да. Но не в этом дело. Я прекрасно понимал и полностью отдавал себе отчет, что если возьмутся всерьез, то никакая охрана не поможет. Главная сложность для киллера заключалась не в охране – это чепуха! – а в полной непредсказуемости моего поведения. В отсутствии у меня какого-либо режима.

–        Но ты же, наверное, за границу куда-нибудь ездил?

–        Да никуда я не ездил! И не ходил никуда. Дома все время сидел. Ну, выходил раз в неделю – и все!

–        Ну, так сразу, я не могу сказать. Думать надо. А вообще в таких случаях можно кого-то из охранников подкупить. Или похитить, выяснить у него все детали охраны и за сутки все проделать – пока его не хватились и систему охраны не сменили.

–        Да, интересная мысль. Но со мной бы это все равно не сработало. Ничего бы нового он не сообщил. Знание системы ничего бы не дало. Не было никаких особых тайн. Дело было не в системе охраны, а в полном отсутствии какой бы то ни было системы в моем поведении!

–        Ну, в общем, это конкретно смотреть уже надо было, – резюмирует Толя. – Хотя Солдат иногда такие штучки выдумывал, с ума сойти! – вдруг оживляется он. – Вот, например, такой случай. Получили мы на одного заказ. А он ездит везде только в бронированном «мерседесе», кругом охрана на джипах. А когда выходит из подъезда, сразу в машину ныряет, да плюс еще охранники его специальными бронированными пластинами со всех сторон прикрывают. Ну, как к нему подберешься? Причем, там в доме целая система арок, неизвестно, откуда он выедет. Можно, конечно, у каждой арки по стрелку поставить, но «мерседес» пуля не возьмет. Посидели мы, поприкидывали, и что придумал Солдат?! При выезде из арки перегородить дорогу и выстрелить из противотанковой ракетной установки в лобовое стекло! Мы ему говорим: «Ты что, с ума сошел? Ты что, маньяк? Там же и арка от выстрела обрушится, и вообще весь дом! Шум будет на всю страну и на весь мир! Скажут: террористы. Теракт!!» – «Ну и что, – говорит, – зато наверняка!» – «Нет уж, – мы ему говорим, – давай лучше подождём. Может, всё само собой рассосётся». И действительно, через месяц-полтора все само собой поутихло, и все там помирились.

Да… Солдат, похоже, личность в своем роде довольно незаурядная!.. Жаль, конечно, что не довелось поближе с ним познакомиться. Хотя, впрочем, может еще и доведется. Неизвестно ведь, сколько времени мне еще здесь торчать придется. Может, еще и встретимся. Здесь же это запросто! Переведут в одну камеру…

–        Но ты все-таки спроси у Солдата. Не слышал ли он что-нибудь про меня? – напоследок прошу я Толю.

(Они с Солдатом постоянно видятся в суде.)

–        Хорошо, спрошу, – обещает он и решительно добавляет. – Но если бы что-то было, я бы обязательно знал!

            Понятно. Похоже, мои доблестные охранники все-таки тогда попросту морочили мне голову. Разводили на бабки. Деньги, блядь, выкачивали. Мало им всё было, несмотря ни на какие чудовищные зарплаты, огромные премии, постоянные единоразовые выплаты, разрешение играть на льготных условиях с билетами и пр., и пр.

            В общем, все как обычно. Ничего нового. «Скучно жить на свете, господа!»

 

 

                                           19 июня, четверг

 

            Опять весь день какая-то, блядь, суета! Покой, короче, мне только снится, даже здесь.

С утра заказали Юру. «На выезд!»

–        А!.. В Ирландию поеду.

–        В какую еще Ирландию?

–        Да в суд, на продление срока. Здесь это называется «поехать в Ирландию».

Потом Колю дернули. «На вызов!»

–  Адвокат вообще-то должен прийти. А может, и следак чего притащился.

Остались в камере мы вдвоем с Толей. После обеда мне, наконец-то, принесли передачу. (Господи! Слава богу!) Только-только мы ее закончили получать, как в дверь снова стучат.

            Ну, что там еще? Недодали, что ль чего?

–        На М!

–        Да, Мавроди.

–        На вызов с бумагами.

На какой «вызов»? С какими, блядь, «бумагами»? Четверг же сегодня! Адвокат ведь только в пятницу придти должен!.. Следак, что ль, опять заявился? «По душам», как обычно, побеседовать? Тогда «бумаги» здесь причем?

            Странно-странно… Наверное, все-таки адвокат. Сдвинулось у него что-нибудь, завтра придти не может, вот сегодня и пришел. Хотя, конечно, не нравится мне все это… «С бумагами»!.. Прямо специально подчеркнул, гондон. Правда, когда к адвокату, они всегда так говорят. Твою мать! Так что делать? «С бумагами»! Конверт-то брать или не брать?

 

            Тут необходимо сделать небольшое отступление. Дело вот в чем.

            Когда во время голодовки я категорически отказывался соблюдать режим, аргументировал я это тем, что я еще не осужденный, а всего лишь подследственный. И по закону мне могут лишь ограничивать свободу, и не более того. Что уже и сделали, посадив меня в этот блядский шкаф. Что же до всего остального – то, извините!

Я такой же гражданин, как и все! Шли бы вы на хуй со своими режимами! Здесь вам не детский сад. Может, я здесь пять лет просижу, а потом суд в итоге меня оправдает и невиновным признает?! Это что, окажется, что я зря здесь пять лет кровать убирал?!
            Местное начальство вся эта моя нехитрая аргументация поначалу чрезвычайно бесила, и они даже пытались со мной спорить.

–        Но когда Вы приезжаете, например, в гостиницу, Вы же соблюдаете там режим?

–        Простите, но в гостиницу-то я приезжаю добровольно! И добровольно соглашаюсь соблюдать ее режим! А если он мне не понравится, я могу оттуда в любой момент уехать! Заставить что-то делать меня никто не может. А здесь-то меня именно заставляют!

–        Когда Вы сюда приехали, Вы подписывали бумагу, что ознакомлены с правилами внутреннего распорядка.

–        Ну, ознакомлен. Но с чего вы взяли, что я согласен их соблюдать?! Да и вообще! Тогда был согласен, а сейчас передумал. И хочу отсюда съехать. Сменить гостиницу. Везите меня опять на Матроску или на Бутырку!

Когда же они, наконец, поняли, что спорить совершенно бесполезно, то от меня отстали, и лишь один только режимник все никак не мог угомониться. Он, похоже, совершенно искренно хотел все же убедить меня, что я не прав, и что режим соблюдать я все-таки обязан. И в качестве последнего и решающего своего довода всё убеждал меня почитать какие-то там правила, приказы и распоряжения.

А я же отбивался:

–        Да незачем мне их читать! Есть Конституция, где четко прописаны мои конституционные права. Права эти мне гарантированы. И ограничить их никакие правила и приказы не могут! Это всего лишь подзаконные акты. Если же они их все-таки ограничивают, то это по сути своей незаконно!

Но он их все-таки мне всучил. Передал, блядь, через кормушку «для ознакомления».

Ну, а поскольку времени у меня там было мно-ого, то я от нечего делать и действительно с ними со всеми ознакомился. Причем, самым наивнимательнейшим образом.

И сразу же выяснил для себя массу интересного.

             Больше всего заинтересовали меня, конечно, «Правила внутреннего распорядка следственных изоляторов уголовно-исполнительной системы МЮ РФ». (Вверху штамп «Для служебного пользования» стоит, между прочим. Так что хуй бы мне их выдали, если бы я сам, к примеру, вздумал вдруг попросить почитать «для ознакомления». И по логике вещей они бы в мои руки здесь попасть никогда не должны были. И тем не менее – попали! Очередное маленькое чудо. Очередная случайность.)

            Открываем, читаем. Так… Так… Это неинтересно… Это тоже неинтересно… «Обязаны»… «Обязаны»… Опять, блядь, «обязаны»!.. А это что такое?!.. Ага! А вот это, кажется, стоит почитать повнимательней.

            Раздел IX, п. 98. «Жалобы, адресованные Уполномоченному по правам человека в РФ, просмотру не подлежат (ст. 19 Федерального конституционного закона “Об уполномоченном по правам человека в РФ”)».

О-очень интересно! Ну, просто очень! Просмотру, значит не подлежат? Что ж, примем к сведению. «Имей в виду, я это все запомню», – как говорил Мефистофель Фаусту. А зря ты мне, пожалуй, книжечку-то эту дал! Это, мой дорогой, была серьезная ошибочка. Дорого же она тебе обойдется. Ах, как дорого! Ну, к этому мы еще вернемся. В свое время.

            Так, дальше там что! Есть еще что-нибудь интересное? Так… Так… Ага! Вот… Тоже весьма любопытно… Весьма!

            «Приложение №1. Правила поведения осужденных и подследственных». Ну, и что же там за «правила»? Всего три пункта, между прочим.

 

1. Обязаны вставать, когда в камеру входит сотрудник СИЗО.
2. При конвоировании или движении по изолятору в сопровождении сотрудника СИЗО обязаны держать руки за спиной.
3. По требованию сотрудника СИЗО обязаны называть фамилию, имя и отчество.

 

Занятно… Про команды: «Лицом к стене! Руки за спину!» – ни слова! Значит, фактически это незаконно. А то любят они!.. Заходишь, скажем, в комнату для встреч с адвокатом, разводящий начинает просматривать твои бумаги, а тебе сразу же командует:  

− Лицом к стене! Руки за спину!

А это, значит, незаконно… Правильно, хуй ли он мной командует? А может, он мне сейчас скомандует еще и гопака сплясать? Так я что, должен буду его отплясывать?!

Жаль, блядь, что я раньше этого не знал. Когда у меня на Матроске Щедрина первый раз отнимали.  Заводят, суки, в какой-то кабинет. Сидит за столом, развалясь, какой-то хуесос в форме и небрежно цедит сквозь зубы:

− Как стоите? Встаньте ровно! Руки за спину!

Гондон! Пидор, блядь! Сейчас бы он мне это сказал!.. Я бы ему ответил!

 

            – Всё? Больше ничего не желаете? А то я готов! Может, польку-бабочку станцевать еще или, там, скажем, спеть? Так  Вы лишь мигните! Я мигом!.. Вот только честно предупреждаю: слуха у меня нет, да и голос, признаться, не очень. Не всем нравится… Зато почерк отличный. И стиль. Ясный и доходчивый. Жалобы особенно хорошо им писать. На всяких там пидорасов. Которые полномочия свои служебные превышают, четко прописанные в трех пунктах Приложения № 1. Приказ № 148 от 12.05.2000 г.

           

              Словом, много я чего тогда передумал, читая эти Правила. Пенал, голодовка, мусора постоянно орут и в дверь ломятся… Идиллия, в общем. Думается отлично! И мысли все такие тихие и хорошие… Благостные… Умиротворенные… Какая у меня теперь здесь жизнь распрекрасная начнется. Как мы с местными охранниками славно теперь заживем. Мирком да ладком! В полном соответствии с Правилами внутреннего распорядка.

            Короче говоря, заучил я тогда все эти пункты наизусть, намертво, зазубрил, как таблицу умножения, а недавно, во вторник, применил их и на практике.

            Взял большой конверт и ничтоже сумняшеся написал на нем: «Жалоба, адресованная Уполномоченному по правам человека в РФ г-ну Миронову О.О. Просмотру не подлежит!!! “Правила внутреннего распорядка СИЗО”. Раздел IX, п.98. (Приказ № 148 от 12.05.2000 г.)» Подумал немного и подчеркнул жирной чертой надпись о запрещении просмотра. После чего вложил в конверт все свои записи и тщательно его запечатал.

            (Отчество господина Миронова – Орестович. Почти Арестович. От слова «арест». Это так, значит, отца его звали. Блядь, что это за отец у него такой был? Начальник ГУИНа у нас – Злодеев, Уполномоченный по правам человека – Арестович. Пиздец, короче. Специально их там, что ли, подбирают?)

            А что! Совершенно мне не нравится, что здешние охранники внимательно читают все мои записи. Неважно, по защите, не по защите – любые! «Мы имеем право просматривать!» – вот и весь ответ. Какая же тут, в пизду, может быть «защита»? Какая, на хуй, «конфиденциальность»? Вот пусть теперь попробуют, почитают! «Просмотрят»!

 

            Результат не заставил себя ждать. Неприятности начались буквально в тот же день, когда я попытался взять конверт с собой на встречу с адвокатом.

–        А что это такое?

–        Жалоба, адресованная Уполномоченному по правам человека в РФ. Просмотру не подлежит.

Разводящий в недоумении вертит в руках конверт.

–        Запечатанные конверты выносить не положено. Я обязан его просмотреть.

–        Жалобы, адресованные Уполномоченному по правам человека, просмотру не подлежат. Посмотрите Раздел IX пункт 98 «Правил внутреннего распорядка следственных изоляторов».

Разводящий со все возрастающим удивлением разглядывает конверт и явно не знает, что делать. Да, с одной стороны, я, вроде, прав – вот ссылка на соответствующий пункт правил и статью закона. Разводящий, конечно, впервые обо всех этих статьях и пунктах слышит, но, как видно, ни секунды не сомневается, что раз я их написал, то так оно и есть; значит, все они действительно существуют. Но, с другой-то стороны – как это заключенный выносит из камеры запечатанный конверт без досмотра? А вдруг там у него бомба?

            Остальные охранники молча стоят вокруг и с видимым интересом наблюдают за происходящим. Разводящий еще некоторое время колеблется. Наконец, он принимает совершенно очевидное и давно уже напрашивающееся решение. (Я, собственно, с самого начала был уверен, что так оно и будет.) До него доходит, что не его ума это дело! Надо просто доложить по начальству, а оно уж само пусть со мной разбирается. Его же дело маленькое. Ему-то что? Разрешат мне выносить – да бога ради! Выноси, что хочешь, хоть всю камеру; не разрешат – извините! У меня приказ!

            Короче, разводящий оставляет меня на попечение охранников, а сам куда-то убегает. Вероятно, за старшим смены. (Конверт, между прочим, остается у меня. Отнять его и забрать с собой разводящий так и не решился.)

            Буквально через пару минут прибегает старший смены. Практически слово в слово повторяется весь предыдущий диалог с разводящим. («Не положено…» – «Посмотрите пункты “Правил внутреннего распорядка”…» и пр.) Я с интересом наблюдаю за старшим смены и с любопытством жду, что же будет дальше? Честно говоря, мне его даже жаль. В данном случае ему ведь можно только посочувствовать.

            Поставьте себя на его место. Вот что делать? Отнять у меня конверт и вскрыть его? Но, во-первых, похоже, это действительно незаконно, а самое главное, совершенно неизвестно, как я себя в этом случае поведу? Человек я знаменитый, да и характер у меня, судя по всему, не сахар. Что я за птица, я уже наглядно продемонстрировал. Чуть что – сразу голодовка, лежание на холодном полу и прочие ужасы. Что я сейчас выкину, если у меня конверт отнять? Опять новую голодовку объявлю? Только-только меня из этой-то еле-еле всем изолятором уговорили выйти, всё начальство ко мне на поклон приходило, а теперь опять?! И это еще в лучшем случае! А может, теперь я вообще вскроюсь?! В знак протеста против нарушения моих конституционных прав! А кто будет виноват? Тяпкин-Ляпкин? А подать сюда Тяпкина-Ляпкина!

            Вот то-то и оно! Начальству бежать докладывать? А сам-то ты кто? – резонно возразят тебе. Начальник смены или хуй с горы? Что это ты сам решения принять не можешь и советоваться прибежал? Думаешь, ты самый умный? Стрелки на нас перевести хочешь? Ответственность переложить? Этот же вопрос в твоей компетенции! Вот и действуй строго по закону. Как положено. И то, кстати, как ты, пидор, пытался на нас сейчас всю ответственность свалить, а сам в стороне остаться – это мы тебе еще припомним!

 

            Начальник смены все это прекрасно понимает и потому колеблется… Но какое-то решение принимать надо, причем немедленно. Секундное замешательство, и – решение принято!

–        Я не разрешаю Вам брать с собой запечатанный конверт! Или вскрывайте его сейчас на наших глазах, или оставляйте в камере.

–        И что будет, если я его вскрою? – интересуюсь я. – Вы его просмотрите?

–        Естественно!

–        Ничего естественного тут нет! Просматривать жалобы, адресованные Уполномоченному по правам человека в РФ запрещено законом.

–        Или оставляйте конверт в камере, или вскрывайте! Запечатанный конверт я Вам брать с собой не разрешаю!

Понятно. Мой ход, короче. Что делать?

         Можно, конечно, сразу отказаться идти к адвокату и объявить, к примеру, новую голодовку. Тем более, что формально-то я прав. Закон в данном случае явно на моей стороне (хотя толку от него, от этого закона…)

            Но можно и не форсировать события. Встретиться сейчас с адвокатом, посоветоваться, спокойно обсудить ситуацию… Жалобу на имя начальника написать. А то ведь, блядь, уеду сейчас опять на хуй в свой склеп на первый этаж – адвокат даже и знать не будет, что же, собственно, случилось-то? Узнает только во вторник, когда в следующий раз придет со мной встретиться.

Так чего же мне следующего раза-то ждать и на сборке все это время голодным сидеть, если можно с ним прямо сейчас посоветоваться?

            В общем, решено! Так мы, пожалуй, и поступим. Пойду пока, поговорю с адвокатом, а там уже видно будет. Голодовку, в конце концов, я всегда объявить успею.

Приняв для себя это решение, я сразу же сообщаю его охранникам.

–        Хорошо, – спокойно заявляю я им, – в таком случае я оставляю конверт в камере.

Охранники молча ждут, пока я возвращаюсь назад в камеру, бросаю конверт на свою шконку и затем снова выхожу в коридор.

–        Проходим! – кивает мне разводящий. – Руки за спину!

Мы поднимаемся наверх, на шестой этаж, меня заводят в комнату для свиданий с адвокатами, наскоро обыскивают и оставляют одного. Минут через пять заходит адвокат. Я быстро, в двух словах, обрисовываю ему ситуацию, и мы обсуждаем план наших дальнейших действий. Решаем, что я завтра же пишу жалобу на имя начальника, а сегодня, сразу же со свидания адвокат лично отправится к начальнику на прием и попытается с ним поговорить. На том и расстаемся. Я иду в камеру писать жалобу, а адвокат – пытаться попасть на прием к начальнику тюрьмы.

            На следующее утро, в субботу (в связи с праздниками – это рабочий день), я отдаю на утренней проверке свою жалобу и начинаю ждать ответа.

            Сегодня, кстати, уже четверг, но ответа пока так и не поступило. По крайней мере, на днях, на шмоне, конверт у меня не отняли, хотя определенные поползновения и попытки наблюдались. («А почему?.. Мы имеем право все просматривать…» и т.п.) Впрочем, попытки весьма слабые и по сути лишь чисто символические, просто для порядка.

 

            Вот в таком именно положении и находятся дела к настоящему моменту. Отсюда, блядь, вопрос: «Что делать? Брать сейчас конверт с собой или от греха подальше в камере оставить?» Что-то у меня на сердце неспокойно… А вдруг это не адвокат?! Хотя с другой-то стороны, они ведь прекрасно могут и из камеры у меня его забрать. Что им, собственно, помешает? Так что, пожалуй, пусть уж лучше он при мне будет. Пусть им будет посложнее.

            Ах, да! А чего я, собственно, думаю-то? Может, мне его еще и взять-то не разрешат? В прошлый раз же не дали.

–        Конверт-то мне брать или оставить?

–        Ну, возьмите.

«Ну, возьмите»! В прошлый раз – хуй, а сейчас «Ну, возьмите»! Не к добру все это! Ох, не к добру! Чует мое сердце, никакой это, блядь, не адвокат.

            Однако делать нечего. Деваться некуда. Тем более надо с собой брать, если они какую-то поганку заворачивают. Из камеры-то в мое отсутствие забрать еще проще. Вообще никаких проблем. Вывел всех на сборку… Без всяких объяснений, естественно.

            Ну ладно, идем. Конвертик со мной. На душе, честно говоря, что-то неспокойно… Куда меня все-таки ведут?  А?.. Ну, понятно! Что не к адвокату – это уже ясно. Не туда мы свернули. Не к адвокатам. А в логово, блядь, к каким-то пиздам. Осталось только теперь выяснить, к каким именно. Сейчас выясним. Ждать, судя по всему, совсем недолго осталось. В лучшем случае пару поворотов по коридору.

            Разводящий предупредительно распахивает передо мной дверь какого-то кабинета:  

            − Заходите! ( Набоков. «Приглашение на казнь». Роман в трех частях. Часть вторая. «Приглашение».)

            Ну, раз так вежливо приглашают – захожу. Как же, блядь, я могу отказаться? Воспитание не позволяет. Пажеский корпус плюс тюремные университеты… Pardonnez-moi, messieux! В натуре.

            Итак, захожу. Ого! Да тут, блядь, целый синклит, весь шабаш. Все местное начальство в сборе. Во главе с самим и.о. начальника подполковником внутренней службы господином Бирюковым И.А. Собственной персоной. (Выучил, слава богу, выучил! Сколько уже самых разных заявлений, прошений и жалоб на его светлейшее имя понаписано!)

            Плюс еще некто в штатском. Немолодой уже, представительный мужчина. Сразу видно, что большой начальник. Он-то, похоже, и есть тут сегодня самый главный. Проверяющий какой-то, наверное. Из ГУИНа или из прокуратуры.

            Мужчина в штатском, между тем, приподнимается мне навстречу.

–        Здравствуйте, Сергей Пантелеевич!

Здравствуйте. (Рукопожатия нет.) Кивает на стоящий в углу около двери стул.

–        Садитесь.

–        Спасибо.

–        Я старший прокурор по надзору Генеральной прокуратуры, – представляется он. – Приехал по Вашей жалобе…

(Это по какой же? А!.. Где я требую меня в другую тюрьму перевести, наверное.)   

      …Генпрокуратура курирует только два изолятора: этот и ФСБ-эшный…

(Лефортово, что ль?)

      …Так на что Вы жалуетесь?

(На что я жалуюсь? Да на всё!! Хуй ли я вообще здесь делаю?!)

–        Да на!!.. Кхе!.. Кхе!..

(Тьфу, черт! Так чуть было вслух все это ему и не выпалил.)

      …На нарушения моих конституционных прав по защите. О какой защите можно

      говорить, если кабинет для свиданий с адвокатом просматривается и

      прослушивается, а все мои записи, сделанные в ходе встречи с адвокатом, также

      внимательно просматриваются и изучаются тюремной администрацией.

–        Просматривать разрешено законом, – замечает мне господин прокурор…

(Это действительно так. Действительно, оказывается, разрешено. Мотивировка: в целях обеспечения порядка. Какого «порядка»? Непонятно. Чтобы заключенный не набросился, к примеру, на своего собственного адвоката и не задушил его голыми руками в приступе ярости, что ли?)

       – …А насчет подслушивания Вы не правы. Кабинеты не прослушиваются.

(Да-да!.. Говори-говори!..)

–        Ладно, хорошо, – примирительно отвечаю ему я. – Я не верю, что кабинеты не прослушиваются, но прекрасно понимаю, что доказать тут ничего невозможно. Поэтому оставим прослушивание в покое. Но записи почему просматриваются? О какой гарантированной Конституцией конфиденциальности защиты может тогда идти речь? Если все мои планы сразу же становятся известны следствию?

–        Мы не сотрудничаем со следствием. Мы подчиняемся лишь Главному Управлению Исполнения Наказаний. Это совершенно независимая структура, – вступает в разговор господин и.о. начальника тюрьмы.

(Я смотрю на него с понятным раздражением. Поначалу, правда, легким, но по мере выслушивания дальнейших «разъяснений» господина и.о., все возрастающим. Да, так, конечно, беседовать трудно, когда с тобой разговаривают, как с полным идиотом или грудным младенцем.

«Мы независимая структура»!.. А кто вас, простите, контролирует? Генпрокуратура. Вот старший прокурор ее передо мной сидит. А кто дело мое ведет? Следственный комитет МВД. А их кто контролирует, с кем они сотрудничают, у кого они все санкции в отношении меня получают? Тоже в Генпрокуратуре. А если, скажем, Генпрокуратура поддерживала ходатайство следствия о продлении в отношении меня сроков содержания под стражей, то разве она не оказывается автоматически заинтересованной стороной? Ведь, если меня, к примеру, потом на суде оправдают, то и у следствия, и у прокуратуры могут возникнуть серьезные неприятности. Как это вы невиновного человека столько времени в тюрьме продержали? Куда, спрашивается, вы смотрели?)

–        Зачем же тогда вообще специальные кабинеты для встреч с адвокатами делать? Давайте будем беседовать непосредственно в присутствии ваших сотрудников! Раз они такие независимые! В целях поддержания порядка в здании изолятора. Но почему-то закон отдельные кабинеты предусматривает! И даже прослушивать их запрещает.

–        Мы ничего не прослушиваем…

(Блядь, прямо какая-то сказка про белого бычка получается!)

      …А записи мы не читаем, а только просматриваем.

(Ёбаный в рот!!) 

–        Да вот именно, что читаете! Причем, самым внимательным образом!

–        Нет, ничего мы не читаем. Только просматриваем.

(Так! Спокойно. Эдак я ничего не добьюсь. Беседа явно зашла в тупик. Я говорю – читаете, они – нет, не читаем. Надо срочно менять тактику. Да не с местным, тюремным начальством разговаривать, а с прокурором. А чего с местным начальством-то препираться? Я же на них и жалуюсь! Ясно, что с ними спорить бесполезно. Да еще в присутствии прокурора. Они просто упрутся рогом и будут совершенно тупо своё долдонить. Нет, и  всё. Или я жду, что они сейчас публично в собственных грехах покаются?)

–        Хорошо! Сдаюсь, – обращаюсь я опять непосредственно к прокурору и даже шутливо приподнимаю руки. – Я чувствую, что не в состоянии постичь непостижимое, уловить неуловимое и понять тончайшую разницу между «читаем» и «просматриваем». Это для меня слишком сложно. Вероятно, поглупел в тюрьме. Так что оставим это. Но вот я, к примеру, пишу сейчас жалобу Уполномоченному по правам человека в РФ. Их, эти жалобы, по закону запрещено именно просматривать. И тем не менее, у меня ее все равно постоянно пытаются просмотреть. Требуют, чтобы я вскрыл конверт с жалобой и дал с ней ознакомиться. А иначе даже не разрешают брать с собой на встречу с адвокатом. С этим-то как быть?

–        А зачем Вы берете ее на встречу с адвокатом? – сразу же задает мне вопрос кто-то из присутствующего здесь тюремного начальства, по всей видимости, один из замов начальника изолятора.

–        Как это зачем? – совершенно искренно удивляюсь я. – Я же должен, прежде чем отправлять, предварительно показать ее адвокату? Согласовать с ним некоторые детали текста, уточнить отдельные юридические моменты. Я же не юрист. Да и вообще, чтобы он был в курсе!

–        Вся корреспонденция должна отправляться только через спецчасть. Отправлять что-либо через адвоката запрещено!

(Это уже другой местный начальник. Прямо, блядь, перекрестный допрос какой-то! Скоп.)

–        Да не собираюсь я ничего через него отправлять! – терпеливо разъясняю я. – Я ее только показать ему хочу.

–        А запечатываете Вы ее зачем?

–        Чтобы вы не читали.

–        А может, Вы там деньги несете или, скажем, маляву.

(Фи! Как грубо! «Маляву»! Ну, что-о вы, право!.. Ну, как вы выражаетесь! В конце концов мы же образованные, культурные люди… Да и откуда у меня могут быть в камере деньги, мудило! На хуй они, спрашивается, мне здесь нужны!?)

–        Может. Может быть, даже пистолет или атомную бомбу! Но по закону жалобу мою все равно просматривать нельзя. Такой уж у нас закон. Вот напишите в Думу, что закон, мол, плохой, несовершенный, и его надо срочно изменять. А то зэки под видом жалоб атомные бомбы таскают! Вполне возможно, что вас послушают и закон изменят. Но пока этого не произошло, пока закон не изменили, его надо выполнять. Независимо от того, плохой он или хороший. Мне тоже, может, многое не нравится в ваших порядках. Скажем, что под одеялом днём  лежать нельзя, – не могу удержаться я от колкости. – Однако я их выполняю. Вот и вы выполняйте.

–        Сергей Пантелеевич! – опять вступает в беседу и.о. начальника тюрьмы г-н Бирюков. – Мы знаем, что у Вас сейчас этот конверт с собой…

(Sic! Так!)

      …Все мы здесь старшие офицеры, и Вы нам, конечно же, доверяете (?!). Вот   

      давайте сейчас в присутствии старшего прокурора Генпрокуратуры по надзору

      вместе вскроем этот конверт и посмотрим, что там такое! Мы и так уже пошли

      Вам навстречу и целых три дня его не вскрывали.

–        Так значит, всё это было изначально спланированной провокацией? Вы специально подстроили все так, чтобы я взял с собой этот конверт? Я же специально переспросил у разводящего, брать мне его с собой или нет! – холодно уточняю я, неимоверным усилием воли подавляя поднимающееся во мне слепое бешенство. – И с чего это Вы взяли, что я вам хоть сколько-нибудь доверяю? Особенно после этой подставы?.. Ничего я вам не доверяю и вскрывать ничего не буду! И что значит: мы и так его три дня не вскрывали? Вы просто по закону не имели права это сделать!

–        Имели! – заявляет вдруг еще один тюремный начальник, до этого молчавший.

(Господин ст. прокурор, кстати, что-то тоже пока помалкивает и только слушает.)

      – …Посмотрите, как называется раздел IX, на который вы ссылаетесь.  

      «Отправление жалоб…» То есть мы не имеем права просматривать лишь уже

      отправленные жалобы. А отправленной жалоба считается только после того, как

      Вы передали ее дежурному на утренней проверке. А пока жалоба не отправлена,

      мы имеем право ее просматривать.

–        То есть Вы хотите сказать, – с изумлением переспрашиваю я, – что вы можете забрать у меня ее непосредственно перед передачей дежурному, скажем, по пути от шконки до двери камеры, вскрыть, прочитать, а потом вернуть со словами: «Все в порядке! Можете запечатывать и отправлять, уважаемый Сергей Пантелеевич!» Так?

–        Да! И вообще, пока Вы ее не передали, это еще не жалоба, а черновик! А про черновики в законе ничего не сказано!

–        И вообще – это правила внутреннего распорядка, – с готовностью подхватываю я. – Внутреннего! А вот мы вас сейчас выведем во двор, вовне, вскроем там Ваш конверт, а потом назад заведем. Это внутри СИЗО вскрывать нельзя, а во дворе можно! Так, что ли?

–        Не надо искажать мои слова!

–        Да зачем их искажать! В этом нет абсолютно никакой необходимости! Вы же предельно ясно выражаетесь! В законе четко, черным по белому написано: просматривать нельзя, а вы говорите: можно! Чего тут «искажать»? Написано: черные пакеты вскрывать нельзя! А вы заявляете: «Да какой же он черный? Видите белое пятнышко?.. Это черный конверт с белым пятнышком! А про такие в законе ничего не сказано. Да и вообще. Присмотритесь повнимательней. Поверните-ка его вот так… Да-да!.. Видите, как он синим отдает? Как играет?.. Или даже зеленым! Так что никакой он не черный! Он черно-сине-зеленый!»

–        Не занимайтесь казуистикой!

(Ого! Какие мы слова, оказывается, умные знаем!)

–        Это вы занимаетесь казуистикой!..

(Тьфу, дьявол! Чего я дал втянуть себя в эту склоку?)

      …Короче, я резюмирую. В законе написано: просматривать жалобы,

      адресованные Уполномоченному по правам человека в РФ, нельзя, а вы

      утверждаете, что все-таки можно! Так?

–        Не жалобы, а черновики жалоб.

–        Тогда можете вы мне объяснить, в чем смысл этого закона? Совершенно очевидно, что именно имел в виду законодатель, когда его писал: жалобы просматривать нельзя! В вашей же трактовке волшебным образом получается, что можно. Зачем тогда вообще писали этот закон, потом принимали его, придавали статус конституционного и пр.! Какой в нем тогда смысл? О чем там тогда речь-то идет? И что же надо было написать, как еще яснее выразиться, чтобы вы эти жалобы все-таки не просматривали?! А? – я делаю долгую паузу, оглядывая всех присутствующих начальников по очереди. – Если это так, то разговаривать нам больше не о чем. Дайте мне лист бумаги, и я буду писать жалобу в Конституционный суд. Где просто изложу дословно наш разговор и вашу трактовку моих конституционных прав. Я вам даже прочитать ее потом дам. Чтобы вы убедились в том, что я ничего там не исказил, не преувеличил и от себя не добавил. Да в этом и нет никакой необходимости! Достаточно просто максимально точно передать все то, что я сегодня от вас тут услышал.

–        Я еще раз повторяю: запечатанные конверты хранить и уж тем более выносить из камеры запрещено.

–        Я все вот именно так и напишу. Слово в слово! Не беспокойтесь. А уж там пусть Конституционный суд решает, кто из нас прав. Возможно, действительно существуют уважительные причины, позволяющие игнорировать и закон и Конституцию. Вполне возможно. Но хотя бы тогда я их буду знать. Уже неплохо!

Воцаряется молчание. Потом кто все-таки не выдерживает:

–        Это же придумать надо было! Я сколько лет работаю в этой системе и впервые вижу, что кому-то пришло в голову выносить из камеры запечатанные конверты! И до Вас здесь сидели умные люди! Грамотные. Бывший министр юстиции Ковалев, например. Но никто еще так не делал! Это же придумать надо было! И жалобы прокурору нам в запечатанных конвертах отдают, но в камерах-то их в запечатанных конвертах не хранят!

–        Жалобы прокурору не подлежат цензуре, – равнодушно поясняю я.– Пункт 87 «Правил внутреннего распорядка». Их только исправлять и редактировать нельзя. А просматривать, в принципе, можно. Жалобы же, адресованные Уполномоченному по правам человека в РФ, не подлежат именно просмотру. Это разные вещи. Что же касается господина Ковалева, то я не думаю, что он особенно грамотный и умный. Министру вовсе не обязательно быть умным. Министр – это уже чисто политическая фигура. Он назначается не за ум и не за свои профессиональные качества, а по совсем другим соображениям. За лояльность, прежде всего, и пр.

Снова воцаряется тяжелое молчание. Господа начальники удивленно переглядываются и вообще рассматривают меня, как какое-то диковинное и редкостное насекомое, случайно попавшее к ним в тенета. И оказавшееся к тому же довольно кусачим, агрессивным и вообще не таким уж милым и безобидным, как им на первый взгляд показалось. Но которое, тем не менее, необходимо сохранить для коллекции и потому обращаться с ним надо крайне бережно. Не дразнить без надобности, чтобы оно, чего доброго, крылышки и усики себе не попортило, чтобы краски, блядь, до суда не полиняли. Пока его на булавочку там не наколют.

 

Наконец господин старший прокурор по надзору решает, что пора все-таки ему вмешаться. Сказать, блядь, свое веское слово!

–        А что вы, в самом деле, к нему пристали? – добродушно обращается он, но почему-то не к хорошо известному мне господину Бирюкову И.А., а к какому-то капитану, скромно сидящему в углу кабинета и не произнёсшему до этого момента ни слова. – Пусть пишет свои жалобы. Хоть целый гроссбух. Все равно же они потом к вам попадут. Только Вы уж, Сергей Пантелеевич, их все-таки не запечатывайте! – все так же добродушно обращается он теперь уже ко мне. – Покажите просто разводящему, что там ничего нет, кроме бумаг, а читать и просматривать он их не будет. Что тут у нас за какой-то непонятный спор, не стоящий выеденного яйца!

–        Хорошо! – почти не раздумывая, тут же соглашаюсь я. – Только пусть предупредят охранников. А то у меня на первом же шмоне все изымут и прочтут. Скажут просто: «Ничего не знаю! У меня инструкция!» Вот и все дела!

–        Да, уж ты, пожалуйста, лично проследи, – снисходительно кивает господин прокурор все тому же молчаливому капитану.– Чтобы действительно всех предупредили. Хотя, впрочем, я думаю, что после всех этих скандалов от Ваших жалоб и так все шарахаться будут! – благожелательно шутит он, глядя на меня.

Капитан с готовностью улыбается. Я тоже кое-как выдавливаю из себя что-то вроде кривой улыбки. В общем, все довольны. Стороны пришли к соглашению.

–        Так как же, Сергей Пантелеевич? Нужен Вам письменный ответ на Вашу жалобу?.. Ну, по которой я сюда приехал… Кажется, мы сейчас уже всё выяснили?

–        А могу я посоветоваться с адвокатом?

–        Ну, а чего с ним советоваться! Сами бы сейчас вот сразу сели и написали. Что претензий не имеете. Я бы даже место Вам свое уступил, чтобы Вам удобнее было. И никакой бумажной волокиты!

Ладно, черт с вами!

–  Хорошо.

Я сажусь на прокурорское место и быстро пишу требуемую от меня бумагу. Что, мол, в ходе проведенной со мной беседы получил исчерпывающие объяснения, полностью меня удовлетворившие, и т.п. Но в самом конце делаю все-таки маленькую приписочку: «Что же касается моей жалобы, адресованной Уполномоченному по правам человек в РФ, то, как мне было разъяснено в присутствии начальника тюрьмы и всех его замов, нести мне ее следует в незапечатанном конверте, но просматривать при этом  ее никто не будет».

            Ну, просто так вот, для порядка! На всякий, как говорится пожарный…

           

Р.S.  Кстати, а господина Бирюкова-то И.А., оказывается, в должности начальника не утвердили! Начальником стал тот самый незаметный капитан, к которому господин старший прокурор все время в ходе нашей беседы упорно обращался. Ну и ну! Вот чудеса-то! Полный изолятор подполковников и полковников, а начальником над ними – капитан. А господину Бирюкову так и надо! Нечего было надо мной измываться. Возможно, наш с ним конфликт сыграл здесь не последнюю роль. Тут же наверняка за это место целая подковерная война была. Так что каждое лыко, я думаю, было в строку!

ПРОДОЛЖЕНИЕ